Давид прикрутил свет, оставив включенным лишь торшер у кресла, дохромал до дивана и сел. Из спальни доносились хныканье и невнятное Бэллино бормотание. Не в силах уснуть из-за дёргающей боли, Давид вслушивался в её голос, в попытке разобрать слова, и вертелся с боку на бок. Ближе к утру поднялся в туалет, а уже выходя из ванной комнаты, чуть не столкнулся лбом с Бэллой.

— Ох, чёрт! Извини.

— Ничего, я поднялась набрать воды в увлажнитель. Не хотела греметь в кухне и тебя будить, — она говорила вполне связно, но по виду была очень… не напугана, нет, как он мог того ожидать. Скорее, очень растеряна и… болезненно любопытна. Её взгляд блуждал по его обнажённому телу: шее, груди, рукам и ногам, бедру со шрамом, который уходил к прикрытому консервативными боксерами паху.

— Я не спал.

Вклиниваясь в их разговор, Родик зарыдал в голос. Бэлла оглянулась за спину, готовая всё бросить и рвануть к сыну.

— Разбирайся с увлажнителем, я с ним посижу. Только штаны надену.

Бэлла кивнула. Хотя от Давида не укрылась короткая пауза перед этим. Это тоже была её особенность — всё взвешивать наперёд.

Пока он натянул спортивки и доковылял, Родик совсем расходился. Орал, задыхаясь, как резаный.

— Ну, ты чего? Забыл, что ночь на дворе? Люди спят…

Родион икнул и замолчал, глядя на него внимательными тёмными глазёнками, сейчас мокрыми от слёз и опухшими.

— Что глядишь? Тебе мама дала лекарство? Горячий ты, Родька, как печка.

— Ма-ма…

— Так ты, сынок, уже болтаешь? Ну, молодец! Тогда тем более не реви. Скажи, что надо. М-м-м? Может, пить? Давай попробуем. Это твоя бутылка?

Гройсман нёс какую-то чушь, но это было неважно. По опыту собственного отцовства он знал, что детям главное просто заговорить зубы. Отвлечь. Он ловко уложил голову пацанёнка на сгиб локтя и сунул соску в жадно открытый ротик. Пил тот, с остервенением вгрызаясь в резину. И, как зверёныш, рычал. Отчего невозможно было не улыбаться.

Давид усмехнулся. Провёл по сахарной щёчке пацана костяшкой указательного пальца и почувствовал на себе Бэллин взгляд.

— Справилась?

— Да.

Спальня Бэллы была достаточно большой, но когда она вошла внутрь, чтобы установить контейнер с водой на место, им как будто стало в ней тесно.

— Тебе хорошо удаётся обращаться с детьми. Большой опыт?

— У меня две дочки, если ты об этом.

— И где они?

— Здесь. Одна пока с матерью живет. С Любкой, ты её видела.

— Та симпатичная брюнетка? Так это твоя жена?

— Бывшая, если точнее. А Лилька уже самостоятельная и живёт отдельно.

Бэлла закончила возиться с увлажнителем и, сложив руки на груди, подпёрла попкой комод, на котором он стоял.

— Сколько ей?

— Двадцать семь. Прикидываешь, сколько мне?

— Нет! То есть… какая разница? — Бэлла нахмурилась, оторвалась от комода и пошла к нему: — Спасибо, что помог. Попробуй уснуть. Может, всё же удастся хоть ненадолго.

— Знаешь, у меня другая идея. Поспи лучше ты. А я с ним посижу. Мы вроде неплохо поладили.

— Нет! Ты что? Это абсолютно неудобно.

— Неудобно кому? Глупости какие. Мне завтра к третьей паре. Так что ещё отосплюсь. Всё! Не спорь. Зачем-то же я здесь нужен? Ты выглядишь измученной.

— Но…

— Если я не справлюсь — ты это услышишь даже сквозь сон. Ну, сынок, давай, помаши рукой маме. Он машет «пока-пока»?

Отвечать Бэлле не пришлось. Это за неё сделал Родька, вяло взмахнув пухлой ручонкой и снова спрятав лицо у Гройсмана на груди.

Так они ту ночь и пережили. А потом был ещё день, и ещё ночь, когда он уже вернулся к себе, обещая оставаться на связи. И это была тоже идиотская затея! Потому что поводов для звонка у Бэллы, к счастью, не оказалась — Родик стремительно шёл на поправку, а он, дурак, сидел у телефона, как пёс, и ждал. День ждал… Второй. Что-то делал, куда-то шёл, поддерживал с кем-то беседу. В то время как его мысли были совсем в другом месте. А к концу недели психанул и сам пошёл к ней. Не заготовив даже слов, чтобы как-то свой поход оправдать. Постучал — не ответили. Тогда он позвонил.