– Рапорт письменно! Сейчас же! – бросил Замчевский, глядя уже только на то, что было в руке. Рассматривал во всех подробностях. Эксперты вскочили, обступили. Пачка пошла по рукам. Не пачка. Скорее плитка. Не шоколадка, конечно, – какая шоколадка могла уцелеть при таком взрыве, который и асфальт-то испарил на изрядной площади. Плитка. Неизвестного состава и назначения.

– Думаете, имеет отношение к… – начал было химик.

– Стоп! Идиоты! Лапами-то! – дальше все опять потонуло в эпитетах, иногда прорывались возмущенные штатски-беспомощные возгласы: «что вы себе позволяете», «никто не трогал», «в мешке же». А когда приутихло, медик спросил:

– То есть там кто-то побывал после взрыва?

– И эксперты умные бывают, – проворчал Замчевский. – Сам подумал, да шпаки всегда суетятся. – Он уже снова тискал кнопки телефона. – Отпечатки есть кому снять? – спросил он, представившись; в трубке поквохтало, и на сей раз она легла на место точно.

Замчевский думал, что судьба смилостивилась над ним. Кто-то, кто побывал на месте после взрыва. Пусть его найдет милиция. И вытрясет все подробности. Или не милиция – предпочитал не уточнять. Самому ему, полковнику МЧС Замчевскому, уже не надо придумывать правдоподобную версию события. Ату его, неизвестного с плиткой в фантике, ату, он все расскажет!

Сколько уже написано про оттенки звонка в дверь! Включая рекламу курлыкающих музыкально. Шестидесятичетырехголосная полифония и прочее. Но если отфильтровать весь этот лязг, издаваемый челюстями уж совсем дрожмя-нетерпеливых соискателей звонкого УЕ, останется сугубая правда. Кто звонит – такой и звонок. Как белое облако над весенним морем отражает льдины и полыньи, как фарфор кофейной чашки – арена рефлексов цвета скатерти, сахарницы и лимона, так он чутко ловит все тона палитры настроений и социальных статусов – от тоскливой боязни школяра, словившего «гуся», до брызжущей ярости соседа снизу, обнаружившего протечку на свежем ремонте. И административный, властный звонок, само собой, тоже занимает свою полочку в этом спектре.

Именно такой звонок грянул тридцать первого декабря в квартире Марины Нореш. Разбив в острые, рвущие осколки пушистый, припорошенный новогодним снежком сумрак за окнами. Марине показалось, что в один миг высвистел куда-то уют, мир, сытный запах кухни, как сквозь три круглых нуля наступающего года.

Тем не менее она подошла к двери, не снимая фартука, в котором готовила.

– Милиция!

– Удостоверение, пожалуйста! – И открыла лишь глазок.

Там возникло удостоверение. Как будто настоящее. В этом она не разбиралась. Успела увидеть только, что на площадке топчутся не меньше, чем четверо.

– Телефон вашего начальника, пожалуйста.

Голос у Марины был резкий, заводской, приспособленный прорываться сквозь гул моторов, скрежет резцов, вой вентиляции. Она старалась, чтобы он оставался наступательным. Нападение – лучший способ защиты. Видимо, Густав попал в какую-то историю. Она перебирала в уме: что может быть дома интересного для милиции? Таскал ли он домой ворованные заводские побрякушки. И воровство это или списание. Или приватизация.

На площадке произошло движение. Зашуршала бумага:

– У нас ордер на обыск в вашей квартире!

– Это что еще такое? – Марина дала выход неподдельному возмущению, но в глазок совали бумагу, где так и было написано: «на право производства обыска согласно статьям», и адрес совпадал, и фамилия – Нореш. А дальше читать – надо знать законы.

– Несовершеннолетняя Нореш Александра в квартире? – покрыл шорох бумаги гулкий голос. Другой. Удостоверение предъявлял не этот. Вверх и вниз по лестнице ходуном заходило эхо, дверь отозвалась дрожью.