Их было двенадцать. Двенадцать живых, один закован в наручники – пленник, то есть, собственно муров было одиннадцать человек. Большая часть находилась в отключке – этим просто резали глотки. Ходили по двору и помещениям, выискивали людей и резали, – натуральным образом как вырезают кусок мяса из туши добытого на охоте зверя. Считается, что человеку достаточно на горле перехватить сонную артерию или ярёмную вену, но это Стикс и резать нужно качественно, желательно с полным отъёмом головы. Поэтому парни работали со всем тщанием. Я лишь смотрел, – потерялся я в этой ситуации. Думал, что оказался в компании «хороших парней» и совершенно не ожидал буквального толкования фразы «резать пастуха».

Очередного мура подавшего признаки жизни, Дин приложил ребром ладони по шее, и второй раз за всё время знакомства обратился ко мне лично:

– Тащи его в разделочную, там дознание проведём …, только не забудь пристегнуть его чем-нибудь. Эти что очухались не простыми будут, должны что-то знать.

В комнате с железными столами, средств фиксации и удержания имелось в избытке. По всему выходило, что резали здесь не только трупы. Наручники, вывешенные в ряд на одной из труб явное свидетельство тому, что не менее десятка пленников закончили своё существование в этой комнате порезанными и расфасованными по пакетам, частью по мусорным, а частью по стерильным медицинским.

Спустя пять минут все были в сборе: стронги, муры и пленник, его так прикованного вместе со стулом и приволокли, даже кляп изо рта не вынимали. Вернее, назад вернули. Март вернул, сказал, что потом с ним разберёмся, а пока нужно прояснить важное.

Прояснять стали дико. Мне потом не верилось, что оказался пусть невольным, но соучастником. Новоиспечённых пленников не избивали, не рвали ногти и не пытали током. Ведь подобные методы не нарушают общей целостности организма, тем самым палачи посылают сигнал истязаемым: «будешь хорошо себя вести и всё станет как раньше, – синяки заживут, а ногти новые вырастут, ну а не вырастут, так и не особенно они нужны».

Стронги не собирались посылать мурам никаких сигналов. Первого из них усадили на стул, прихваченный пластиковыми хомутами к одному из разделочных столов. Ещё четверых оставили на полу прикованными наручниками к трубе отопления.

Дознание проводилось в виде экспресс-допроса, при этом складывалось ощущение, что вопрошающего не интересует достоверность ответов, он как будто вообще их не слышал. Всё говорило за то, что вопросы задаются для проформы, как вербальное сопровождение главного процесса – истязания, причинения боли. Пытка, ради самой пытки, ради мучений жертвы. Как оказалось, эта отрешённость является частью психологического давления, а то насколько естественным было поведение дознавателей говорило о колоссальном опыте в подобных делах.

Вначале на кафельный пол упали уши допрашиваемого, пленник зашипел от неожиданного и резкого разреза, боли от ножа в своём теле он пока ощутить не успел.

Один из прикованных зрителей поморщился и отвёл взгляд. Март и Дин, казалось, ждали подобной реакции и оба не сговариваясь подскочили к бедолаге. Март, навалившись, зажал голову жертвы, а Дин ловко, в пару движений сработал ножом. Стронги отскочили назад, а их клиент заорал. Крик превратился в визг, голос срывался и казалось, что человек переходит на недоступный для голосовых связок ультразвук. Глаза его были широко распахнуты, он теперь вообще не мог их закрыть, – Дин отрезал ему веки.

Пытка вновь вернулась к сидящему на стуле, наступила очередь вопросов: