– Довольно, корнет, я понял. А что насчет охоты? Вот тебе лес, в нем полно зверья…

– То же самое: жестокое обращение.

– Да почему, черт возьми? Эти звери и так, по закону природы, ежеминутно служат пищей друг другу – и, заметь, ни одно из них еще не изъявляло своего добровольного согласия за все миллионы лет, что они существуют! Все разумные охотятся при необходимости, закон может ограничивать только охоту в брачный период или на территории заповедника.

– Да, это не очень справедливо. Но таков закон. Упырь может охотиться только на умирающее животное – и по возможности он должен выпить столько крови, чтобы усыпить животное и прекратить его мучения.

– Забавно… Похоже, все упыриные законы, какие только существуют на свете, изданы с одной целью: держать ваше племя в ежовых рукавицах.

– Ну да, – спокойно кивнул Персефоний. – Так же, как и законы всех остальных разумных.

Тучко мотнул головой.

– Ерунда! Все законы ограничивают проявления злой воли, они регулируют сознательный выбор, который может сделать разумный, – сказал он. – Сознательный! А вас, как я посмотрю, норовят ограничить в естественных проявлениях. Запрет на еду! Ха, да это все равно что приказать гномам жить на деревьях.

– Каждый упырь начинает свое существование с таких вопросов. И ему объясняют: всякий закон – это ограничение и чем больше ограничений мы способны вынести, тем мы сильнее.

– Чем больше страданий, тем совершеннее душа, как говорят люди, – фыркнул Хмурий Несмеянович. – Чем больше пота впитают скалы, тем больше золота они отдадут, как говорят гномы. А лешие говорят: чем больше смерти, тем больше жизни. А эльфы говорят: чем дольше ждешь сна, тем он ярче. А упыри, стало быть, соригинальничали: чем меньше воли, тем ее больше! Звучит! Да только все к одному сводится: терпи – и воздастся тебе. Философия смирения…

– Конечно, – недоуменно ответил Персефоний. – Это же одна из основ веры…

– Вот только про веру мне тут не надо! – рассердился Тучко. – Я не такой дурак, чтобы быть атеистом. Но мне недостаточно веры. Я не верить хочу, а знать. Я молиться только об одном готов: не надо решать за меня. Дайте мне самому выбрать, что мне нужно. Выбрать и взять. А остальное меня не волнует, я ни перед кем не выслуживаюсь, ни перед разумными, ни перед богом. Понимаешь, малыш?

Персефоний осторожно кивнул.

– Возможно… Во всяком случае, мне кажется, теперь я понимаю, почему вы ввязались в войну, Хмурий Несмеянович.

Зрачки бывшего бригадира расширились, будто от мгновенной боли. Однако он не дал воли чувствам.

– Да, пожалуй, ты меня понял, – согласился он. – А вот мне тебя, наверное, не понять. Ну скажи, неужели совсем не обидно жить по законам, которые тебя унижают?

– Нет, – ответил упырь. – Жить не может быть обидно, а закон выше желаний.

– Ты говоришь так, потому что веришь в это, или потому, что тебя этому учили?

Персефоний ответил не сразу. Не то чтобы у него были сомнения, но в слишком уверенном ответе, как ему показалось, будет что-то фальшивое.

– Наверное, я в это верю, потому что меня так учили, – сказал он. – Ведь не могли же учить зря?

– Э, что с тобой говорить! – рассердился Хмурий Несмеянович, но тут же и в свой адрес высказался: – Я тоже хорош. Не люблю пустую болтовню, а порой как черт за язык дернет: ляпну что-нибудь и потом остановиться не могу… Все, в общем, языки почесали, и будет.

Он снял котелок с огня, поужинал и, не говоря ни слова, лег спать. Персефоний встал и прошелся по лощине. Дивная выдалась ночь: безветренная, воздух лесной духовит, а какие звезды! Редко при почти полной луне бывают они такими роскошными. В ночи кипела жизнь. В полосах лунного света скользили по воздуху тени, протяжный птичий крик плутал меж стволов.