Весь первый этаж – открытое помещение, только столик с компьютером и диван. Вдали вижу террасу, стол с абажуром над ним… Но на ужин я явно опоздал! Я падаю на диван.

– Э-э, приятель! Тебе не сюда! – доносится дружеский, но какой-то все же скрипучий голос Ефимова.

Я, как робот, встаю.

– Можно не открывая глаз? – бормочу я.

– Ну, попробуй! – усмехается Ефимов. Он подводит меня к крутой лестнице, кладет мою руку на перила. – Так… теперь в гору!

Я поднимаюсь по ступеням. Иду и иду!

– У тебя просто… небоскреб какой-то!

– Почти, – усмехается Ефимов.

Гулко ударяюсь головой в доски.

– Это люк! Открывай!

– Открываю!

– Залезай.

С трудом вкарабкиваюсь на чердак. Вот она, западная роскошь. Сколоченный топчан, на него что-то накинуто.

– Ну как тебе там? – Снизу гулко доносится голос Ефимова.

– Нормально! – отвечаю я.

И вырубаюсь…

– Па-дъем! – дурашливый вопль. Всклокоченная голова моего хозяина торчит из люка в полу.

– Что-о-о… утро-о-о ужо-о? – произнес я, раздираемый зевотой.

– Не знаю, как у вас – а у нас утро! – проговорил он весело. – Слезай! Сейчас еду по делам – могу тебя подбросить куда скажешь!

Во как.

Я, кряхтя, спустился по вертикальной лестнице – тут еще и акробатом приходится быть!

Рядом, у лестницы, радостно обнаружил и сумку мою, и дверь в узкую ванную – и впервые за много лет в зеркале увидел себя. Да-а! С красотой что-то странное творится!.. Умылся – не помогло. Решил побриться. Параллельно вспоминал.

Да-а-а… Их дом на Разъезжей (а точней, комната в коммуналке) и есть то место, где когда-то встретились все! В один вечер (ну не обычный, а литературный) там могли оказаться и Бродский, и Уфлянд, и Кушнер, и Марамзин, и Горбовский. Там-то я подружился по-настоящему и с Ефимовыми, которым хватало терпения и доброты организовывать и выдерживать эти еженедельные сборища, ставшие теперь историческими: сложился бы вообще питерский литературный «бомонд» без Ефимовых? «Но тут к ним добираться далече! – подумал я, имея в виду уже не путь от Ленинграда к Нью-Йорку, а от Нью-Йорка сюда! – В пустыне теперь блуждают, как в Библии было сказано?.. Но выберутся», – думаю я.

Да, – я смотрю из крохотного окошка ванной, – пустыня! То ли футбольное поле, то ли пустырь. Твердости Игорька можно позавидовать. Решил – и переехал сюда. И сомнений не выказывает ни малейших! Как сколотил отличную литературную компанию в Ленинграде… так, наверное, сколотит и здесь… в этом домике? Отличная, просторная застекленная терраса, окнами в зелень. Да, тут можно жить и работать. А в Ленинграде, честно сказать, последняя квартира Ефимовых на канале Грибоедова была темновата!

Слегка взбодрившись, я вышел к ним.

– А здесь… отдельный дом! – размышляя, эту последнюю фразу я произнес вслух. – Причем твой! – сказал Ефимову, правду в глаза.

– Мой, – усмехнулся он. – …Правда, каждый месяц я должен выплачивать по частям его цену… немалую, надо сказать.

– Хорошо, значит, идут дела!

Эта бодрая моя фраза, я заметил, взбесила Ефимова.

– Лучше некуда! – прохрипел он. – …Если не считать того, что в почтовый ящик каждый раз руку опускаю так осторожно, словно боюсь там схватить очковую змею.

– Откуда ж она там?

– С почты! – резко сказал он. – Может, обнаружится чек за проданные книги издательства, долларов этак на двести… А может, и иск на миллион!

– Что же такого натворить надо – на миллион? – изумился я.

– …Дороже всего здесь оценивается моральный ущерб! Права индивидуума! Хочешь выкинуть миллион – обидь кого-нибудь. Или хотя бы упомяни без его согласия. Многие наши друзья – бывшие алкаши – тут оценивают себя в миллион… непонятно, правда, с какого бодуна.