— А что здесь говорить, Даш? — Марика берет в руки коробку с часами и открывает ее. — Красивые, но модель старая, у мамы, вроде, были. Твоя подружка — воровка и должна за это понести наказание.

— Лиз! — пытаюсь хоть как-то растормошить Мякишеву. — Лиза! Скажи что-нибудь! Тебя… может, тебя кто-то заставил?

Я сама уже чуть не плачу.

— Никто не заставлял, — глухим, не своим голосом произносит Лиза. — Я сама. увидела, что сумка на столе, и нет никого рядом… я… само как-то получилось.

От признания Мякишевой у меня внутри все обрывается. Ловлю воздух губами, но совсем не чувствую кислорода, а Лизка опять рыдать начинает. Уже до истерики, не знаю, как ее успокоить.

— Объективно, Мякишева — лишняя здесь. И в классе, и в лицее. Толку от нее никакого, успеваемость низкая, не волонтер и не спортсмен, коллективный балл у нас всех из-за нее ниже. Она всех тянет вниз, а теперь еще и воровка.

Брин садится на парту и говорит ужасные слова про Лизу. Как будто ее нет рядом, или она — пустое место.

— Согласна! Надо вернуть Лидии часы, и пусть отчисляет…

— Не надо! — тихо шепчу, но меня все равно слышат. Марика бросает в мою сторону изумленно-возмущенный взгляд.

— Ты что-то сказала, Ёлка?

Тушуюсь от непривычного внимания к себе, все сейчас смотрят на меня, даже Ливенский, наконец, поднял голову. Пальцы подрагивают от напряжения, а в груди поднимается паника. Мякишеву мою сейчас затравят и сдадут. Какая я подруга, если вот так буду стоять и молчать?

— Тебе, похоже, показалось, Марика, — равнодушно роняет Брин. — Ладно, и так долго провозились.

Он встает со стула и забирает проклятую коробку с часами, открывает ее. На холодном точеном лице ни капли эмоций. Как красота может быть настолько отвратительна и бездушна?!

Лиза громко всхлипывает и с немой мольбой глядит на Свята. Я не могу это видеть!

— Не надо, пожалуйста, — опустив голову, прошу я. — Нет, пожалуйста! Я очень прошу. Дайте ей шанс все исправить.

Вижу перед собой лишь белые кроссовки Брина. Они у него стоят столько, сколько Лизкина мать зарабатывает за три месяца, и это, если еще премию подкинут.

— Исправить?! Как ты себе это представляешь? Маховик времени заимствуешь?

Марика открыто насмехается, отчего мне вообще хочется сбежать отсюда. И не слышать больше ее издевательского смеха.

— Я не знаю, как исправить! Но это же… каждый может оступиться, ребят. Лиза точно не хотела, я ее знаю…

Звучит жалко, сама это понимаю, но я не могу позволить Мякишевой вылететь из лицея. Для нее это будет конец всему. Никто из них не знает, как на самом деле живет Лиза, а вот если бы знали, они точно ее отпустили бы, бедолагу. Но Мякишева молчит, как партизан. А я не имею права выдавать ее секрет.

— Это недоразумение, — мой голос дрожит, я не могу заставить себя поднять взгляд вверх. — Обещаю, такого никогда не повторится.

— Не повторится, — соглашается Свят. Дарит мне крохотную надежду и тут же ее отбирает. — Потому что воры не могут учиться в нашем лицее.

— Пожалуйста! — беспомощно оглядываюсь на Ливенского, но он даже не смотрит на меня.

— Любое преступление требует наказания, — Брин не спрашивает нашего мнения, он утверждает. — Как минимум расплаты. Но что-то не вижу я у Мякиша раскаяния и желания исправиться.

— Я… я…, — Лизка заходится от рыдания, слова сказать не может.

Тим вдруг срывается с места, ни слова не говоря, выбегает из аудитории.

— Я… я…, — мерзко передразнивает Лизу Брин. — Никчемное ничтожество. Даже постоять за себя не можешь.

Краска приливает к лицу, как будто мне влепили пощечину, оборачиваюсь к Мякишевой, она совсем расклеилась.