– Вы считаете, я поступил неправильно? – спросил он напрямую.

– Строго говоря – да, – ответил Валентин Иосифович. – Коптяев совершил воинское преступление, и за это должен быть наказан.

– Расстрелян, – угрюмо поправил Николай.

– Да, возможно, – расстрелян. Мне не следовало перепоручать это решение вам, но что сделано – то сделано, и отменять его сейчас будет не верно.

Гольдберг замолчал, они шли через небольшую рощу, время от времени с ветки падал ком мокрого снега, Трифонов каждый раз перехватывал карабин и в тревоге оглядывался. Дважды их окликали красноармейцы, невидимые в своих ячейках, накрытых плащ-палатками, и Николай в который раз подумал, что их чересчур редкая оборона вряд ли удержит серьезный удар врага.

– Но я понимаю, почему вы хотите прикрыть Коптяева, – продолжил внезапно Гольдберг. – Ладно, посмотрим, чем это обернется. Меня беспокоит только одно: слишком много народу это видело. Обязательно найдется кто-нибудь, постарается передать, куда надо.

– Что передать? – напрягся Трифонов.

– Старшина Медведев не сообщил по команде о факте трусости, политруки Трифонов и Гольдберг прикрыли факт воинского преступления, потом и Волкова с комбатом могут потянуть, – комиссар вытащил из кармана кисет, но, спохватившись, сунул его обратно. – Найдутся такие товарищи, которым очень нужно доказать, что их присутствие необходимо именно в тылу, а не на передовой. Они с радостью дадут делу ход.

– По-моему, вы преувеличиваете, товарищ батальонный комиссар, – заметил Трифонов.

– Преувеличиваю? – переспросил Гольдберг.

Они вышли на опушку рощи, дальше начинались позиции второй роты, за которой располагался КП батальона. Комиссар остановился, огляделся по сторонам. Между ними и открытым полем шел завал из срубленных и перебитых подрывными зарядами деревьев, кое-где обмотанных кусками обычной и колючей проволоки. Саперы торопились, поэтому деревья свалили кое-как и, пожалуй, слишком близко к опушке, но и такое заграждение враг перелезет не сразу.

– Давайте-ка еще раз присядем, Коля, вон как раз и бревно подходящее. – Гольдберг стряхнул снег со сломанного дерева и аккуратно уселся. – Старею, похоже, ноги уже не те.

– А вы спали сегодня? – спросил молодой политрук.

Николай решил, что останется стоять. Место было укрытое, метрах в пятнадцати располагался почти незаметный отсюда окоп – позиция ручного пулемета. Судя по еле заметным в начавшей светлеть темноте облачкам пара, там сидели люди, вот еле заметно поднялась над бруствером шапка, затем высунулся боец в ватнике и рукой очистил занесенные снегом амбразуры.

– Все как-то некогда было, – пожал плечами Гольдберг. – Ладно, не о том речь. Что вы думаете о командире первого взвода?

– О младшем лейтенанте Берестове? – Трифонов пожал плечами. – Он хороший командир, но какой-то странный.

– Странный? – Комиссар тихо, почти беззвучно рассмеялся. – Странный – это мягко сказано. Ладно, вы его политрук, поэтому знать просто обязаны. Слушайте внимательно.

Николай, раскрыв рот, слушал Валентина Иосифовича. Сперва он был просто ошарашен, но постепенно недоумение сменялось другим чувством. Гольдберг рассказывал о тяжелой судьбе белогвардейца; о его спокойном мужестве, силе, выносливости – обо всем, что делало этого невысокого человека прирожденным командиром, и молодой политрук вдруг понял: он рад тому, что Берестов служит в его роте. История Берестова была еще одним подтверждением мудрости и великодушия советской власти. Советская власть простила и приняла своего врага, и тот, кто двадцать лет назад сражался против нее, теперь защищает Родину плечом к плечу с ним, политруком Трифоновым. Теперь Николай понимал, откуда идут язвительность и вежливое высокомерие младшего лейтенанта. Что же, заслужить доверие такого человека непросто, но оно того стоит – Валентин Иосифович очень высоко ставил военную выучку бывшего белогвардейца.