– У тебя очень красивая жена, – повторяла Людочка с пьяным упорством. – Очень красивая.

Миша, плохо уже соображавший, делал попытку обнять ее просто и задушевно, словно товарища по оружию, как он обнимал всех, сидевших за этим столом. Несколько раз пили за красивую жену, потом еще за что-то, и когда выпили за нее, Людочку, она почувствовала себя совершенно счастливой.

– Я тоже моделью работала, – сообщила она Ане и, доверительно выпятив нижнюю губу, качнула головой, и после этого уже не следила за тем, что у нее вырывалось.

Аня плохо слышала, потому что музыка звучала слишком громко, и Людочке приходилось перегибаться через стол, который – пластиковый, легкий – подвигался то туда то сюда, царапаясь ножками о брусчатку.

– Ребята, – сказала Людочка, освоившись окончательно, – вы такие классные, – еще захотела что-то добавить, наклонилась и опрокинула бутылку «Пепси», попыталась ее поднять, и на пол полетели подмоченные сигареты и салфетки.

– Что-то ты, любимая, это, – проговорил светленький, улыбаясь, с ударением на последнем слове, проворно убирая колени из-под стекающей со стола коричневой шипучей жидкости.

При каждой более или менее подходящей песне выходили танцевать. Людочка вносила сумятицу в размеренную определенность площадки. Она уже не понимала, что выглядит смешно и даже отвратительно, не замечала, что над ней потешаются. Мужчины, находившиеся на площадке, мяли ее как хотели и, недоумевая, передавали ее из рук в руки, а ей казалось, что это она меняет их по своей прихоти.

Произносить слова ей становилось все труднее, казалось, буквы выходят неправдоподобно округлыми, а сами они, скрепляясь друг с другом, кренятся и шатаются, а ее многое подмывало сказать. Все, что она говорила, стало казаться ей правдой, и когда она выпивала очередную порцию – чего, она уж и не смотрела, ощущала нешуточный привкус несмываемой горечи. И лоскуты чужих жизней, взятые напрокат, давали много поводов для алкогольного сплина, отлично известного всем, кто считает себя обиженными.

– С высшим образованием посуду мою. Вот так вота, Сашенька, – жаловалась она или безмолвно вскидывала голову и смотрела ему в лицо долго и томно, словно пыталась этим придуманным взглядом возжечь некий невообразимый пожар чувств и сожалений о том, чего никогда не бывало.

– Меня Сережа зовут, – смеялся он трезво и, накреня голову, сосредоточенно целовал ее в шею.

– Щас, – шепнула она хрипло и, изогнувшись, выскользнула из его объятий.

Когда она вернулась, внизу между ягодиц, туго обтянутых джинсовыми шортами, темнела влагой серповидная полоса, и как это получилось, она не понимала, да и вряд ли ощущала. Сережа сидел на парапете, курил и бессмысленно смотрел, как на опустевшей уже площадке танцуют Аня с Мишей и дарят друг другу вялую нетрезвую нежность.

Шатаясь, Людочка приблизилась к Сереже и положила руки ему на плечи.

– Проводи меня, – попросила она, прижимаясь к нему и выпячивая живот. – Проводишь?

Ее качнуло к нему, он подхватил ее размякающее, неуправляемое тело, запустил руки под кофточку и водил ими, широко расставив пальцы. Перед ней стояло его лицо – матово-белое, с влажным искривленным ртом и помутневшими глазами, и она испытала какое-то безумное торжество. «Обойдешься», – злорадно подумала Людочка. И собрав последние силы, схватила запястья этих рук.

– Пошел к черту, – с трудом проговорила она, оттолкнула его и, пританцовывая, устремилась на пустую площадку.

Юрик собирал стулья, Валерий Палыч куда-то удалился, но аппарат продолжал играть и музыка еще звучала. Из открытой двери бара вниз падал свет, и в этой жидкой полосе она танцевала одна, как героиня клипа. И ей казалось, что вокруг много людей, что они следят за ее танцем и восхищаются ею и немо, широко раскрытое око камеры восторженно следит каждое ее движение.