— Катитесь к дьяволу со своими советами, танцами, платочками и корзинами роз, мессир Форстер! Чтоб вы провалились! Я от всей души желаю, чтобы вам всё удалось: соблазнить старую каргу Арджилли, жениться на самой страшной девушке с этой свадьбы, торговать вашими овцами по всей Баркирре и заработать пятьсот тысяч ливров или сколько вы там хотите! И я надеюсь, у вас хватит ума не явиться завтра к нам на чаепитие, или, клянусь всеми Богами, я надену вам на голову свой десерт!

Она развернулась и бросилась бежать, понимая, что в жизни не говорила ничего столь ужасно грубого.

8. Глава 8. О том, к чему приводят искренние извинения

—Вот дурное это дело, синьорина, принимать у себя какого-то гроу! Мало того, что без роду-племени, так ещё и знает его синьор без году неделя, — бормотала Кармэла, натирая фланелью ложки, — не к добру это. И вообще, принимать гостей в день Великих Мучеников — плохой знак.

— Вот ты и скажи это синьору Миранди, — фыркнула Габриэль, доставая сервиз и серебро из буфета.

— А я и сказала, — ложки недовольно звякали, падая на поднос, — да только он слушать ничего не хочет! Как дитё, ей-богу, всё со своими игрушками носится — разложил эти варварские ножи и стрелы, и амулеты с костями, да простит меня Пречистая, мерзость-то какая, тьфу! Я бы уж давно в печь их выбросила, кабы он так над ними не трясся.

— Меня он тоже не слушает, — ответила Габриэль рассеянно. — Я не больше твоего хочу видеть здесь этого невоспитанного северянина.

Габриэль пыталась поговорить с отцом сегодня утром, но он лишь отмахнулся со словами:

— Дорогая, не понимаю, почему ты так предвзята к мессиру Форстеру? Он прекрасный человек, начитанный, умный, и при его капиталах — совсем не заносчив. К тому же весьма отзывчив — он дал мне несколько дельных советов по вложению денег, так что скоро мы разбогатеем, — синьор Миранди обнял дочь и добавил с улыбкой, — сможем выкупить наш дом, и всё будет как раньше. Прошу тебя — будь с нашим гостем поласковее…

Габриэль возражать не стала. Какой смысл рассказывать отцу о том, что говорил о ней этот гроу? Он всё равно найдёт ему оправдание, в лучшем случае посоветует ей «не обращать внимания на предрассудки и светские сплетни».

— А правда, что гроу ходят в овечьих плащах и все увешанные кинжалами? — спросила Кармэла, с прищуром разглядывая зубцы серебряной вилки. — Он, вообще, хоть как выглядит-то? Шибко страшный?

— Нет, Кармэла, он… — Габриэль задумалась, не зная, как описать Форстера, но потом добавила, пожав плечами: — …обычный. Ты и не поймёшь, что он гроу, пока…

Она снова задумалась.

— Пока что, синьорина?

— Пока не… заговоришь с ним. А вот в разговоре он…

— Ну, чего он-то? Скабрезничает? — нетерпеливо спросила служанка.

— Хуже. Он… позволяет себе говорить всякие гнусности…

— Гнусности? Силы небесные! В присутствии дам? — Кармэла так и замерла с вилкой в руках.

— К сожалению, да. Не только в присутствии, но и дамам. Вот поэтому я и не хочу его видеть.

— Пречистая Дева! — служанка прижала ладонь ко рту, а потом произнесла воинственно: — Ну, ежели он при мне такое что скажет, я, синьорина, могу и чайник ненароком уронить… ему на ноги. Вы же знаете, я такая неловкая. А лучше — варенье! Пускай потом его слуги отстирывают ему штаны, грубияну! А вы не расстраивайтесь, синьорина Элла, я вас в обиду не дам, я много чего могу уронить ему на штаны, вон хоть бы эклеры с кремом. И вытереть потом так, что он в этих эклерах по самые уши будет, прости меня Дева Пречистая! Всяко он будет штанами занят, а не гнусностями.