- Садись и выкладывай.

И Эль подчинился.

Вздохнул.

Понурился.

И тихо спросил:

- В-вы… бы н-не м-мгли стать м-моей н-невестой?

Я даже подавилась.

Той самой хрупкой и воздушной хренью с персиковым ароматом и острым привкусом.

- Чего?

Сунула в ухо палец. Мало ли, вдруг его слизью залепило… или вообще, поцарапалась об иглу, а там яд, вот и пошли слуховые галлюцинации.

Эль же съежился еще сильнее и повторил:

- Невестой.

…дело было не в нежити.

Хотя как по мне, лучше уж честная нежить, чем заботливая маменька, решившая, что настал судьбоносный момент обустраивания личной жизни подросшего отпрыска.

От нежити всяко есть шанс отбиться.

- П-понимаете… м-мама д-добра желает… она в-выбрала д-девушек… они с-совершенны… к-каждая… и м-мне лишь надо выбрать.

Эль сгорбился над кружкой.

Выбирать ему не хотелось. А повода отказать прекрасным девам во внимании не было. Если же без повода отказать, то это – настоящее оскорбление, и позор падет не только на самого Эля, но и на весь его род.

В общем, жопа.

Пусть и пресветлая эльфийская.

- Я н-не х-хочу с-связывать себя словом, которое не смогу разорвать, - выдохнул Эль. – Вернее в теории могу, но на практике мне не позволят. Как только я проявлю интерес или сделаю что-то, что может быть интерпретировано, как проявление интереса…

- Тебя оженят, - эльфийское нечто было вкусным.

Но явно не отличалось питательностью, поскольку чувство голода не утолило совершенно. Напротив, желудок мой, которого подразнили тенью еды, издал крайне громкий и неприличный в приличном обществе звук.

- Но если девушки так совершенны…

- Они п-похожи н-на м-маму, - с трудом выдавил Эль и взгляд отвел, явно смущаясь этакого признания. – Н-не внешне, н-но…

…по сути.

- А почему ты думаешь, что твою матушку твоя мнимая помолвка остановит? – мне было и вправду любопытно, а уж фруктовая корзинка, украшенная белой башней взбитых сливок – успел изучить мои слабости, гад ушастый, - настраивала меня на мирный лад.

Видела я его матушку там, на выставке.

Хрупкая леди.

Прекрасная.

Со стороны если. А у эльфика нашего – как-то я уже привыкла его нашим считать – всякий раз при упоминании о дражайшей матушки ухо дергается, иногда и оба.

- П-понимаете…

- Давай уже на «ты», раз жениться собрался.

Уши опять дернулись.

Да уж, поаккуратней с ним надо, ишь какой впечатлительный. Я же, облизав пальцы, - корзинки были хороши и первый голод вполне утоляли – потянулась за сумкой.

- П-понимаешь… я не п-просто с-скажу, что… что выбрал тебя в ж-ж…

- Жены, - помогла я, вытаскивая сумку.

И Эль кивнул.

- Жены, - он выплюнул страшное слово и носом дернул. Да, запашок от сумки исходит еще тот. Плотную ткань, некогда зачарованную на совесть – отжалела я тогда за нее почти два десятка золотых – покрывала корка грязи, темной крови, слизи, мха. И желтый листик, прилипший к уголку выглядел то ли украшением, то ли утонченным издевательством.

Эль приподнялся.

- Не отвлекайся, - велела я, прикидывая, можно ли это ставить на стол. С одной стороны, чай я попила, пирожные съела, а с другой, Грете не понравится. С третьей, на столе периодически громоздились ее пробирки, колбы, реторты и просто кастрюли, содержимое которых было столь же далеко от кулинарии, как я от понимания красоты имперского балета.

- И-извините… извини… я объявлю… - он произнес длинное эльфийское слово. Что-то такое, со светом связанное или наоборот… в общем, дрозды поют понятней.

- Чего?

Эль повторил.

И снова.

И покачав головой, снизошел до пояснения.

Это можно было перевести примерно как «лунный свет, снизошедший на душу, чтобы раскрыть полноту ее звучания», хотя Эль утверждал, что данный перевод и не отражает в полной мере сути термина и уж тем более не способен раскрыть и малого числа оттенков.