– Итак, что же вы хотели?

Полковник откашлялся.

– Прежде всего, я хотел увидеть кумира моей юности. Вы не представляете, как я зачитывался вашими стихами! Благодаря им, собственно, я и познакомился со своей женой. Стоило мне прочитать ей ваши стихи – и она… вы понимаете…

Фон Ромберг досадливо махнул рукой.

– К сожалению, все это в прошлом. Любовных стихов я больше не пишу. Не могу. После всего, что произошло – я имею в виду войну, убийства миллионов людей – писать их бессмысленно, вы не находите? Да и не нужны они здесь никому. Хорваты – очень приземленные люди. Это самые обычные крестьяне, только переодетые – в политиков, предпринимателей, в докторов теологии, даже художников. Но в душе и в своей основе – все те же крестьяне. Грубые, прагматичные, прижимистые и в принципе малограмотные. Какие стихи? – Он пожал плечами. – Смешно.

Полковник вздохнул.

– А я все помню. Вот, например:

Ахиллес фон Ромберг смотрел на него со сдержанным любопытством. Видимо, не так часто к бывшему российскому поэту, который после окончания войны переехал в Загреб, захаживали почитатели его таланта.

– Да вы пейте кофе. Взрослый человек и читаете стихи… забавно. Вы ведь военный? Чего вы все-таки хотите? Книжки стихов я вам дать не могу – в последнее время меня не издают, а старые стихи я уже всем раздал.

– Хотел спросить у вас совета. Правильно ли я поступил, что приехал в Загреб, а не, скажем, в Белград? Или в Дубровник?

Фон Ромберг поджал тонкие губы.

– И да, и нет. – В ответ на непонимающий взгляд Бестужева он взмахнул рукой. – Спору нет, раньше Белград был хорош. Он и сейчас хорош. Но русских там стало слишком много. С одной стороны, это тоже хорошо – открылись русские школы, приходы русских церквей, курсы в военных училищах, куда набирают одних русских и где преподают тоже русские. Русские рестораны, русские картинные галереи, русские издательства, русские хоры и ансамбли… Но, с другой стороны, в этом море русскости можно потеряться. Все вакантные места давно заняты, на каждого нового приехавшего косятся… если не с открытой неприязнью, то уж во всяком случае без какой-либо симпатии. В Загребе же посвободней – ведь русских здесь гораздо меньше, к ним еще не привыкли, так что шансов устроиться тут больше. Но и Загреб – не Белград. Он все-таки гораздо меньше. Да и ценят здесь, между нами говоря, не русских, а немцев и австрийцев – по старой памяти. Все-таки Хорватия так долго входила в империю Габсбургов, ориентировалась на Вену, а сам Загреб и в Австрии, и в Германии до сих пор по старой памяти кличут Аграмом. Так что здесь ценятся скорее люди с германской подготовкой и образованием, нежели российскими.

– Я хотел спросить вас, господин фон Ромберг… У вас ведь наверняка такие обширные связи и знакомства… столько поклонников вашего творчества – таких, как я… Словом, вы многих знаете, а эти люди знают вас. И доверяют вам. Не могли бы вы мне помочь с поиском работы? Дать какие-то рекомендации, с кем-то познакомить? Поймите, ведь я не один – у меня на руках маленькая дочь. Ее мать, моя жена, умерла от тифа, и мне надо заботиться о ней.

Лицо барона замкнулось.

– К сожалению, как я вам уже сказал, помочь я вам ничем не могу. Я пишу стихи – но их никто не печатает. И не слушает. Пишу, можно сказать, для себя. Мало с кем общаюсь. Так что извините…

Высокий и худой генерал Александр Адлерберг укоризненно покачал головой, разглаживая свои широкие усы: