– Семён Андреич.

– Михал Алексаныч.

Произнесли они это почти одновременно, и лишь позднее, по ходу дела, я сориентировался, кто из них Сёма, а кто – Мишаня.

– Ну, приступим, – бодро скомандовал Фёдор Никитич, сворачивая бутылке жестяной колпачок.

Тут же на газете образовались три стопочки и бумажный стаканчик, видимо, из-под творога. Как я понял, персональная забота обо мне.

Никитич аккуратно разлил водку и, переждав секунду, объявил:

– Ну что, за встречу так за встречу. Вздрогнули?

Мы вздрогнули. Ну и дрянь же этот местный разлив!

– Ты закуси, закуси, – протянул мне огурец Мишаня. – Напиток, он закуси просит.

– Это уж точно, – подтвердил Никитич. – Ты, парень, закусывай, не жмись. У нас тут, конечно, небогато, зато всё по-людски. Ну так что у тебя за проблемы? – без всякого перехода вперился он в меня желтоватыми, похожими на кошачьи глазами. – Давай, колись. Может, подмогнём чем.

– Да, в общем, обычное дело, мужики, – я заговорил не спеша, как и подобает в таких случаях. – Я сам из Столицы, еду вон к тётке, в Грибаково. Может, знаете, это малость не доезжая Заозёрска. Ну вот, а с билетами сейчас напряжёнка, удалось только до Барсова взять, а отсюда не раньше понедельника, 148-м скорым. Так что перекантоваться где-то надо три ночи, а гостиница у вас на ремонте. Такие вот пироги с капустой получаются. Пробовал я тут на постой напроситься, да обломилось. Мне заплатить-то есть чем, отпускные вон получил, да только народ здесь у вас… недоверчивый какой-то. Одна баба, правда, согласилась, да столько запросила, что лучше уж на вокзал. А остальные просто шуганули.

– Постой, это какая же баба? – встрял в мой монолог Сёма. – Сонька, небось?

– Ага, Софья Ивановна, – откликнулся я. – А что, известная личность?

– Это точно, известная. Жмотина ещё та. Она же тут у нас в ларьке сидит, пивом, значит, торгует. Не доливает, стерва… – он скорбно помолчал. – Хозяйственная баба, ничего не скажешь. Муж-то ейный, Санька, тоже мужик деловой был, на лесопилке, значит. Ну и прошлой осенью посадили. Что там стряслось, неясно, может, мало кому дал, или чего… Но с ним просто, если, скажем, вагонка тебе нужна, или тёс. А сейчас на его месте Осташкин сидит, старый козёл. С ним попробуй договорись. Идейный потому что. Вот. А как Саньку-то упекли, Ивановна совсем взбеленилась, кидается на копейку точно мышь на колбасу. Ну, оно конечно, двое детей, школу кончают, и все дела. А что у ней не остался, правильно. Она бы тебя как липку… Без рубля бы к тётке своей поехал.

– Ладно, Сёма, кончай базарить, – вмешался Никитич. – Мы вот сейчас лучше разольём. Между первой и второй перерывчик небольшой.

Вздрогнули мы и по второй.

– Эх, хорошо пошла отрава, – восхитился Никитич. – Уважаю. А ты, Лёха, чего сало не берёшь? – хлопнул он меня по плечу. – Сало есть лучшая закусь, что человечество изобрело. Его только маланцы не едят, да ещё татары. А наш человек…

Я, само собой, вспомнил Гоголя. Пан Данила, о коем Никитич, по всей вероятности, не читал, говаривал почти слово в слово то же самое. Своему тестю-колдуну.

Ну, чтобы не уподобиться иноверцам, сало я попробовал. В общем, как в анекдоте – сало оно и есть сало. Не люблю. С детства меня от него тошнит. Не знаю уж, какие тут инстинкты-рефлексы, но не люблю. К тому же – пятница. День постный. Ну да грех невелик… И пару ломтей, дабы не обидить Никитича, я сжевал.

– Ты, Лёха, не боись, ночлег мы тебе организуем, – обнадёжил меня Никитич. – Для хорошего человека ничего не жалко. Сам-то кем будешь? – полюбопытствовал он.