Лоу и Коринна давно развелись. Но смогли остаться друзьями. Некоторые мужчины уже через несколько недель находят бывшей жене замену. Живут как и жили, только в другой компании. Лоу не из таких. Трон, на который однажды взошла Коринна, остался пустым. У всех, с кем он встречался после нее, не было ни единого шанса. Развестись решила она, но Лоу никогда не жаловался, не предпринимал бесплодных попыток вернуть ее, не унижался. Он смирился с неизбежным, любил ее издали, только иначе, чем прежде. Однажды я спросила, как ему это удается. Он пожал плечами и ответил: «Нам было хорошо вместе. Это были лучшие годы моей жизни». Ничего лучше уже не было – во всяком случае, для него. У Коринны после развода еще были мужчины, умные, знаменитые, интересные… и одно-два крупных разочарования. Но никого она уже не подпускала так близко, как моего отца. Все мужчины испарились, а дружба с Лоу осталась. Возможно, благодаря мне – ни у него, ни у нее других детей не было. Наше созвездие из трех звезд сложилось раз и навсегда. И существовал негласный закон: даже если кто-то из нас двигался по своей орбите, мы не должны были слишком удаляться друг от друга. Если бы одна из трех звезд исчезла, две другие не удержались бы рядом.

Я ждала, стоя у открытой двери, пока он искал ключи от машины. Сырой мартовский воздух холодил кожу, на заднем дворе дома у Ландверского канала стояла тишина. Я любила сосредоточенную тишину отцовского магазинчика. Лоу жил здесь с друзьями-гитарами. «Гибсон», «Мартин», «Фендер» – десятки акустических и электрогитар висели на стенах. Сломанные усилители, которые никогда не ремонтировались, музыкальные журналы, полки с пластинками до потолка. Здесь он не чувствовал себя одиноким. Стены украшали постеры его многочисленного семейства: VAR, Линденберг, Jethro Tull[2]. Все концерты, на которых он побывал, запечатленные в плакатах, полароидных снимках, билетах. Музей умолкнувших звуков. Он знал историю каждого инструмента, был лично знаком с предыдущими владельцами. Знал, в какой мастерской можно отреставрировать ту или иную гитару и какую гитару лучше оставить в оригинальном состоянии. Он избегал аукционов и коллекционеров, спекулировавших на перепродажах. К нему приходили артисты. Они знали, что могут здесь найти. И что он никогда не надует. Его клиенты были легендами, даже если не прославились за пределами сцены, – студийные музыканты и «чернорабочие», которые освоили музыкальное ремесло, но не стремились к большим успехам. Вроде него самого. Иногда, когда не было клиентов, он сидел на усилителе и часами играл соло «Пока моя гитара тихо плачет»[3], пока не добился такой точности, что стал единственным человеком в мире, способным отличить это исполнение от оригинала.

Я наблюдала, как Лоу сновал среди своего хаоса, как рыба среди коралловых рифов. Он исчез, оставив меня в ночной тишине, пахнувшей деревом, лаком и клеем. Я задумалась, что ждет этот магазин, когда Лоу не станет. Вообразить невозможно. Каждый уголок здесь носил отпечаток его личности. Но он заметно старел, был уже не пожилым, а старым. Вообще-то Лоу из тех мужчин, которые с годами начинают выглядеть лучше. Мужественнее, непринужденнее. В свои семьдесят с лишним он носил кроссовки и футболки. Со всеми был на «ты». И оставался при памяти. По крайней мере, большую часть времени. Но он застревал в прошлом. Привязывался к клиентам, которых становилось все меньше, а они привязывались к нему. В его повседневной жизни ничего не менялось, кроме него самого. В последние годы у него всегда было много свободного времени: когда мы созванивались, он всякий раз, стоило мне начать прощаться, вспоминал то одну, то другую историю, которую непременно хотел рассказать. Я же неслась по жизненной дороге на полной скорости. И была слишком занята, чтобы думать о том, что с нами делают время и незаметные процессы.