— Попробуй. Вдруг понравится, — предлагаю я, поражаясь собственной смелости. Нет, я не из робкого десятка, и с ровесниками никогда не трусила, если дело касалось всяких там лямур-тужуров, но с ним всё иначе. Он другой. Взрослее, взыскательней, требовательней, однако... Однако я бы хотела, чтоб он меня поцеловал. Сейчас...

— Ты даже не представляешь, о чём просишь, — я всё ещё с закрытыми глазами, но и за опущенными веками чувствую, как он на меня смотрит. Поэтому не открываю. Боюсь растеряться. Если не видишь, всё посмелее себя чувствуешь.

— Поэтому и хочу попробовать, — в горле пересохло, так что говорить удаётся с трудом. Дышу рвано и часто, присвистывая через раздувающиеся ноздри. Грудная клетка вообще ходуном ходит. И не поймёшь, от чего так колбасит: от страха или в надежде.

— Я просто так не целуюсь, — слышу его шёпот над ухом. — Уверена, что готова идти до конца? 

Идти до конца? До конца — это... я правильно поняла, да? Нет. Разумеется, нет. Перебьётся. И не потому что не хочу, а потому что лучше он пускай думает, что офигеть как много может потерять, чем обнаружится, что всё до печального уныло. Мой опыт в соблазнениях прочно обосновался где-то в зоне низких температур. Он не скромный — он никакой. Резиновая Зоя в магазине для взрослых лучше флиртует, чем я. Да и не только флиртует. 

С запретами отца и комендантскими часами было не так много возможностей прокачивать сексуальность. Поэтому та теперь и болтается лишним прицепом: пыльная и незадействованная. Короче, запомниться мне особо нечем. А раз нечем, то лучше сидеть на жопке ровно и делать вид, мол: "ты упустил шанс на лучший секс в своей жизни, а второго я не даю, так что катись рулетиком".

Снова молчу. На этот раз хочу и могу много всего наговорить, чтоб прям шлефануло хорошенько по его харизме наждачкой фирмы "накусь-выкусь", но молчу. Ходячий мем к анекдоту: ёжики кололись, но продолжали жрать кактус".

Тишину воспринимают по-своему.

— Я так и думал, — чувствую, как Игнатенко отступает назад, запах сигарет и одеколона практически исчезает, уносимый усиливающимся ветром. Только сейчас мне хватает смелости распахнуть глаза, и я с готовностью врезаюсь в голубые льдинки. Смотрит. Всё ещё смотрит. — Это к лучшему. Нам не стоит начинать то, чему всё равно нет продолжения.

— Потому что я не в твоём вкусе?

— Потому что ты сестра моего друга, а я вроде как дал ему слово. Ну и да, от моего вкуса ты далека. Уж извини.

— Извиняю.

Ауч. Как больно кусает за пятку уязвлённое самолюбие. Да он просто мастер на невербальные оплеухи. "Малолетка". "Ребёнок". "Не в моём вкусе". Так чё ж тогда только что жался ко мне со своим стояком? Будто я не чувствовала.

— И куда ты пошла? — окликают меня, когда я без предупреждения стартую к проезжей дороге. Не бегом, но быстрым шагом. Пешеходный переход неблизко, так что пробираюсь через ряд припаркованных машин и быстренько перескакиваю на другую сторону, отказываясь возле высоких окон "Англетера" — той самой гостиницы-ресторана, в номере которого нашли повесившегося Есенина. Романтика. — Тома! Тамара! — меня нагоняют, хватая под локоть. — Я вопрос задал, куда тебя несёт?

Округляю глаза, всем видом намекая, что он дебил.

— В туалет, — развожу руками, словно это подразумевается само собой. — Забыл? Я не шутила. Мой мочевой пузырь требует релаксации.

Опять смотрит. Не верит? И правильно делает. Это отговорка. Мой мочевой пузырь вполне может подождать, а вот желание кусать локти от обиды хлещет через край.

Не сразу, но получаю согласный кивок.