Плашмя падаю на разобранный диван, утыкаясь лицом в подушку и зычно прокашливаюсь. Надо переодеться в домашнее, но у меня нет сил. Потому что это надо снова встать, взять шмотки с кресла, сесть, снять, надеть... Нет. Не могу. Всё, на что меня хватает — стащить с себя джинсы и с пинка отшвырнуть на пол. Дальше Бобик сдох.

В таком виде меня и находят, несколько минут спустя, заходя с дымящейся кружкой. А мне… мне фиолетово. Сил нет двигаться. Но надо. Неохотно принимаю сидящее положение, накидывая на коленки одеяло.

— Держи, — мне протягивают лекарство с приятным лимонным ароматом и три таблетки.

— Я всё брату расскажу, — хмыкаю я, шмыгая заложенной ноздрей.

— Что?

— Что ты меня в кровать уложил и колёсами накачиваешь.

— Это такое спасибо? — холодно хмурит брови он, поднимая мои джинсы и вешая их на подлокотник.

Спасибо. Большое спасибо, да.

Но знать ему об этом не обязательно.

— Пельмени убрал?

— Убрал. Всё убрал. Кости ты зачем брала? Грызть? Это такая диета?

— Это суповой набор. Бульона хотела намутить. Я не завтракала.

На меня долго и тяжело смотрят. Вздыхают. Достают из кармана новехонький телефон, на заднем корпусе даже плёнка ещё не снята. Набирают кого-то.

— Лысый, — выдаёт он явно не мне. — Я не могу сейчас подъехать. Есть возможность перенести стрелку на обед? Или сам его дожмёшь? Годится... Лежи и только попробуй встать, поняла? — а вот это уже адресовано мне и, развернувшись на мысках, уходят обратно на кухню, продолжая разговаривать с собеседником на том конце. — Это не тебе. Чего? Лысый, отвали...

"Лысый"? "Стрелка"? "Дожмёшь"?

Я прошу прощения, но какого...

Чем занимается этот человек?

Лежу, размышляю об этом и тихонько посасываю горячий напиток, приятно согревающий внутренности и ещё приятней сжигающий к чёртовому прадедушке желудок.

Попутно прислушиваюсь к шебуршаниям через стенку. Кастрюли стучат, вода из крана течет. Ёженьки-боженьки, он там чё, в натуре суп готовит?

Ну не, я должна это видеть.

Нельзя такое пропускать.

— Куда выперлась? Я кому велел лежать? — тут же встречает меня сердитое.

— Отвечаю, завязывай приказывать. Могу ж и поварешкой по морде съездить, — не люблю я властных интонаций. Дома от отца хватило.

— Потом съезжу я кому-то ремнём по заднице.

Фи. Ремнём он меня надумал пугать. Корчу физиономию, демонстративно закатывая глаза и высовывая язык.

Почти сразу мой подбородок оказывается в цепких мужских пальцах. Рот вынужденно остаётся открытым, а голубые глаза недовольно разглядывают блеснувший металлический шарик.

— И зачем? — спрашивают без восторга. — Тоже дух бунтарства?

— Нравится, — бурчу неразборчиво. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.

— Считаешь, это красиво?

— А ты у нас консерватор? Баба в парандже, до свадьбы ни-ни?

— Просто не понимаю.

Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на холодный пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.

— А ты целовался когда-нибудь с девушкой у которой есть пирсинг? — спрашиваю зачем-то. Дура, Радова. Вот реально зачем?

— Нет.

— Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И не только про поцелуи.

Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.

— Ты ещё такое дитё, — сражает меня его ответ. Не на него я рассчитывала.

— Это плохо?

— Я не связываюсь с малолетками.

Ну знаете ли...

— Как будто тебе кто-то предлагает... — собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.