И еще там же, снова про бунт:
«Если б теперь и удалось вырваться куда-нибудь, в Италию например, во Францию, везде было бы противно, – опротивел человек! Жизнь заставила так остро почувствовать, так остро и внимательно разглядеть его, его душу, его мерзкое тело. Что наши прежние глаза, – как мало они видели, даже мои!»
«В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда „державный народ“ восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся – начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие…»
«…вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены буквально все станции, начиная от самой Москвы и до самой Орши, где все платформы и пути были буквально залиты рвотой и испражнениями…»
Еще Бунин цитировал Достоевского, которого вообще, кстати, по ошибке допустили в советскую школу: «Дай всем этим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново (интересно уже, что будет дальше? То-то же! – И.С.), то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое, бесчеловечное, что все здание рухнет под проклятиями всего человечества прежде, чем будет завершено…» Далее Бунин добавлял от себя, обреченно: «Теперь эти строки кажутся уже слабыми».
– Бунин все понял и тут же отвалил – сперва в Москву, а оттуда через Одессу и в Париж. И тем не менее не думаешь ли ты, что все же надо детям давать и другой экспириенс, не только богатой жизни, но также и простой?
– Что, ходить вместе с ними косить? Куда?
– А как американские миллионеры на лето отправляют детей работать официантами? Ты знаком с таким опытом?
– Нет. В книжках читал, а в жизни не видел.
– А я видел. В Штатах – не тут, конечно.
– Тебе повезло…
Бутылка пятая. 1986
Перестройка крепчала. Ускорение росло. Гласность зашкаливала. Даже Чернобыльскую катастрофу рассекретили через каких-нибудь пару недель. Но дружбу народов все еще усиленно пиарили – даже после «событий» в Алма-Ате, где казахи били русских.
Событие года – Сахаров вернулся в Москву… Может, это и было точкой невозвращения: отец водородной бомбы, он же главный диссидент страны, выпущен на волю и предъявлен легальной прессе. Вот она, вседозволенность! Где белое, где черное, кто друзья, а кто враги – не понять. «Все смешалось в доме Облонских». Так гибнут великие царства. Sic!
– Сначала, Алик, давай ты рассказывай про свою жизнь.
– Я продолжал писать диссертацию.
– А чё-то ты ее долго писал! Уже которую главу подряд ты мне про нее рассказываешь!
– Писал сколько положено – три года. С 83-го по весну 86-го. А где-то в феврале 87-го я защитился.
– Ну и какие открытия ты сделал в своей диссертации? Для науки, для страны?
– А в кандидатской не надо делать открытий.
– Да ладно!
– Достаточно новизну продемонстрировать.
– Что, любой долбоёб может сесть и написать диссер и защитить?
– Конечно, если есть какая-то новизна.
– Достаточно, значит, написать то, чего еще не писали до тебя. Мы, репортеры, это делаем каждый день!
– Да, да… В этом смысле мы все кандидаты наук. Но не надо утрировать; все-таки написать диссертацию – это непростая работа!
– А, ну да, кандидатский минимум сдать по научному коммунизму!
– Например. Минимум надо сдать по философии…
– Марксистско-ленинской.
– Нет, по всей.
– Ладно – по всей!
– Я тебе клянусь! Как сейчас помню, Аристотеля мы учили, и Маха, и «бритву Оккама»…