– Сейчас-сейчас, – один из фельдшеров первым пришел в себя и бросился к раненому, разрывая перевязочный пакет и пытаясь силой запихнуть в рану сразу все, что там было.

Тампонирование. Очень даже разумно.

– Бесполезно, – Шевелев безучастно посмотрел вниз, даже не пытаясь ничего сделать. Сразу понятно – шок. Не тот, когда ты чем-то удивлен, а когда организм попадает в стрессовые условия и врубает и вырубает все что только можно, чтобы выжить.

– Ничего, остановим кровь, и все будет хорошо, – фельдшер, еще совсем молодой парень, повторял одно и то же трясущимися губами.

– Бесполезно, – Шевелев словно лекцию читал. – Это артерия, бинтом кровь из нее не остановить. А даже если и сможете, то это ампутация… – тут он посмотрел на меня. – А как писал ваш любимый Пирогов, после ампутаций выше бедра не выживают. Это факт, подтвержденный всеми войнами XIX века.

Доктор умирал, а я стоял в ступоре, и меня трясло. Такой красивый был, умный, так храбро спорил с интендантами. Мечтал, что и как смогу изменить. А стоило случиться чему-то действительно серьезному, так снова? Руки дрожат, мозг трясется – ничего не можешь сделать, да, Славик? Я смотрел на доктора и видел того солдата из 2015-го, которому уже не смог помочь из-за отнявшихся рук… А кровь продолжала течь. Уже медленнее из-за неуклюжих действий того фельдшера, но все равно. В инструкциях Минздрава пишут, что оказать помощь после ранения в артерию нужно в течение минуты. Но это там, где есть антибиотики и переливание крови, а здесь? Пятнадцать секунд, и, пожалуй, все…

– Отче наш… – еще один фельдшер перекрестился и начал читать молитву.

И вот тут я не выдержал! Сдаваться? Сдаваться, когда человек еще жив? Когда я снова что-то могу сделать? Ведь могу же?

Не дождетесь!

– Жгут! – рявкнул я, и начавший молиться фельдшер вздрогнул. А потом сорвался с места и закопался в своих вещах.

Жопа, жопа, жопа! Это я не ругаюсь, это вбитый уже на уровне рефлексов алгоритм действий. У натовцев это march, у моих новых коллег в будущем кулак-барин, но для меня навсегда осталась только жопа. Это все, если что, аббревиатуры. Ж – жгут, О – обезбол, П – перевязка, А – авто для эвакуации. Все вместе – жопа.

– Вот! – Фельдшер тем временем вернулся, сжимая полутораметровую кожаную ленту.

Коротковато, но что есть.

Подсев к Шевелеву, я немного поднял раненую ногу. Мелочь, но мы сейчас будем полностью блокировать кровоток, и чем больше крови вернется к сердцу, тем лучше. Теперь прижать жгут – прямо через одежду, чтобы не повредить ткани. Один оборот, второй – на третий мне уже не хватало длины, но кровь остановилась. Бросив взгляд на часы, я, опять же, по привычке черкнул найденным в кармане карандашом время.

– Зачем? – выдохнул Шевелев, глядя на выведенные на коже цифры.

– Чтобы держать не больше часа, – ответил я. – Затянешь – нога начнет умирать. Поэтому будем следить за временем и каждый час ослаблять повязку, чтобы напитать ткани кислородом.

– Все равно бессмысленно!

– Ничего, продержим до Ляояна, – я вспомнил карту. – Там армейский госпиталь.

– Я же говорил, ампутация ноги так высоко – верная смерть.

– Так без ампутации! – я начал злиться. – Зашьют тебе артерию, и все.

– Зашьют? Кто?

И сказано это было с такой усмешкой и болью, что я как-то сразу все понял. В этом времени еще не только не умеют жгут накладывать – даже в начале Первой мировой шли споры, а не стоит ли вообще от него отказаться – но и до сосудистых швов тоже не добрались. Вернее, тот же Каррель открыл и показал свой шов еще в 1902-м, но вот до его признания еще лет десять. Про другие способы и говорить нет смысла.