Конвой вел уставших мужиков, угрожая автоматами. Несколько сотен более-менее здоровых пленных, имевших все еще полный комплект рук и ног, шаркали по разбитой дороге, как единая серая масса. Это скорее всего были рабочие, занятые на восстановлении мостов или железнодорожного полотна. Оно и понятно. Не самим же немцам возводить нужные переправы и дороги, истощая ряды военных. А тут, куча халявной силы, которую и расстрелять не жалко для устрашения остальных. Война, она не любящая мать. Скорее жестокая продажная женщина, озлобленная на весь мир.

Некоторые пленники несли в руках маленькие узелки, прижимая их к себе, как самую большую ценность, и я предположила, что в них еда, полученная сегодня от жителей. Охрана все видела, но молчала. Также, как и отвернулась, когда из строя упал едва живой мужчина. Не стали стрелять или заставлять других тащить его на себе. Просто ушли, закрыв ворота, а беднягу утащили несколько женщин, притаившихся в развалинах неподалеку.

 Вот и еще один возможный выживший, если сможет победить свои болезни и хвори. Он не притворялся, когда падал. Я видела, как его переполняет боль и мука физической оболочки. Сломанные ребра не давали ему дышать. Может и что еще было, но издалека я смогла отметить только их, напрягая свои глаза и слух. Возможно, он получил травмы сегодня и конвой прекрасно знал, что этот уже не жилец. Он уже не сможет работать в полную силу, а сдохнет. Отметят в своих бумагах, как утонувшего, и забудут, если они вообще ведут счет убывших и прибывших. Кто там будет проверять по головам пленных?

Кроме спасенных сегодня, я видела, как в ворота ввели под конвоем несколько десятков мужиков. Может по доносу схватили, а может и сами они попались. Но по результату спасенных было куда меньше, чем тех, кто туда попал за текущий день. В выигрыше остались немцы, получившие выкуп золотом. А если рассуждать отрешенно, то женская мышиная возня, спасала единицы. Выбирали они из достаточно пострадавших, давя на жалось и человеческие чувства охраны. И ведь добивались своего. Тех немцев, что я видела, коробило смотреть на женские слезы и унижение старух, годящихся им в матери и бабушки. Не было в них жажды войны, превосходства перед простыми людьми. Они просто выполняли приказ, каким бы неправильным он им не казался.

Вернувшись в свой угол, я постаралась задремать. Еще два раза проходили пленные, но больше никого не смогли спасти – не было упавших, а самых слабых вели свои же, покачивая головой и прося не подходить.  Видимо, эти конвойные не отличались добротой.

 Ночь прошла сносно. Я почти не мерзла и была сыта, как вампир, в достаточной мере. А на рассвете я осторожно вышла с другой стороны своего укрытия и прошаркала вокруг лагеря пленных. Люди спали на земле, греясь вповалку и я видела множество голодных мужиков. Кто-то смотрел на меня, а кто-то спал, смирившись со своей судьбой. Охранники не особо рассматривали меня, решив, что полоумная старуха выглядывает родных. Мне даже сочувствовали, но глубоко в душе. Очень далеко. Судорожно вздыхая, я покачивала головой и по привычке смотрела на сущности. Профессиональная деформация, но я даже здесь искала нечисть.

На уроках истории нам рассказывали, что с самого намека на возможность войны, все мирные жители городов с нашими особенностями ушли за стены школы и под ее защиту. Было тесно, сложно, но никто не хотел рисковать собой и своими детьми. Во внешнем мире остались только мужчины с сильными сущностями, такие, как мой дед, Игнат и прочие силовики. И вот их я рассчитывала увидеть, ведь попасть в плен они могли, а значит, и выкупать прежде всего я буду родную кровь. У них и шанс выжить больше, и сделать потом они смогут больше, чем простой человек.