А потом Вилкас явился в трактир. Сел рядом с Томасом и затеял молчаливую игру в гляделки с Юргасом.

Взгляд то и дело натыкался на поднятый, впивавшийся в подбородок ворот рубашки. И всякий раз мое лицо заливала краска стыда. Я повела себя… Да как последняя тварь. Несколько раз порывалась извиниться, но не решалась. Вряд ли после случившегося Вилкас захочет со мной разговаривать, улыбаться и шутить, как прежде.

– Выходит, спал я, да? – простодушно спросил Томас.

Наконец согревшись, он жадно впился зубами в бараньи ребрышки. Судя по тому, как причмокивал, прежде есть такое ему не доводилось. Похлебка да каша – пища наша.

– Вроде того, – уклончиво ответил Юргас, постукивая перстнем по столу.

Вторая рука лежала на столе, ладонью вверх. Той самой, которую наискось пересекла темно-розовая линия пореза.

Поза отца не случайна – он демонстрировал Вилкасу мирность своих намерений. Хотя, по мне, поздно, Юргас перешел грань, отныне воспринимался врагом.

– А ножичек как же? – не унимался Томас и жадным взглядом проследил за проходившей мимо подавальщицей. Отец заметил, усмехнулся, подозвал ее щелчком пальцев и велел принести горячительного. – Он меня три раза… У, больно!

– Был ножичек. Потом разденешься, следы на груди увидишь.

– Так это вы, да?

Томас благоговейно уставился на Юргаса, даже руку к сердцу приложил.

– Не я, она, – кивнув на меня, ушел от ответственности отец. – Аурелия ведьма, она твои раны затянула. Несмертельные они были. Тебя в прорубь скинули, ты почти замерз, одной ногой стоял во дворце Чернобога.

– Все равно спасибо, господин хороший. И вам, барышня!

В порыве чувств Томас расцеловал мне руки. Большой ребенок! Наивный, добрый, доверчивый.

– Значит, ты ничего после того, как оказался в реке, не помнишь?

Юргас прищурился. Проверял, сохранились ли у собеседника посмертные воспоминания как его доставали, допрашивали.

– Нет, – замотал головой Томас. – Больно было, очень больно! Я ему помочь хотел, а он… Плохой человек!

Он погрозил неведомому врагу кулаком.

– А этот человек… – Юргас покосился на меня, потом на Вилкаса. – Ты говорил, он у калитки Аурелии стоял.

– Когда говорил? – округлил глаза Томас. – Я, вроде…

– Так стоял или нет?

– Стоял, – почесав в затылке, подтвердил конюх. – Я еще удивился, куда-сь лошадь его подевалась. Была ведь лошадь, хилая такая кобылка. Шерсть клочками, начесана. Я хотел по ней скребницей пройтись, а он руками размахался, ослепил…

– Ослепил? – живо подался к нему Юргас.

– Браслетами. Широкие такие медные браслеты у него на руках, на каждом – петелька.

– Беглый! – хором мрачно констатировали мужчины.

Пересилив былые разногласия, Вилкас сел нормально, включился в беседу:

– Скажи, а он по какой дороге приехал?

– Не знаю-сь, – пожал плечами Томас. – Он постучал, тихо так, я открыл.

– И походил на… него, – Вилкас кивнул на Юргаса.

Показательно, воздержался от какого-либо обращения: злился.

– Да. Волосы такие же длинные, только не блестят. И с бородой. Ну и без шрама.

– Это точно? – недоверчиво уточнил некромант.

– Точно, – вместо конюха ответил отец. – К светлейшему зайди, он два часа Герду пытал, но так и не сумел доказать, что я с ней в ту ночь не кувыркался. Да и сам видел.

– То, что я видел, было весьма смутно, – парировал Вилкас.

Жилы на его руках напряглись, челюсти сжались.

– Что, извинений ждешь? – Юргас отреагировал на его выпад тихой угрозой в голосе. – Или продолжения? Так можем на улицу выйти. Я-то вернусь, а ты?

Вилкас угрюмо молчал, только сильнее напрягал мышцы.

Не понимавший, что происходит, Томас пробовал их помирить, но его никто не слушал.