Подъехав к церковному двору, я обнаружила, что вход перекрыт. Хотя синий «воксхолл» был припаркован не в том месте, что вчера, он все равно стоял в неуютной близости от входной двери. Теперь в машине сидел не сержант Вулмер, а сержант Грейвс, неудачливый ухажер моей сестрицы.

Я резко остановилась, спешилась с «Глэдис» и нырнула за каменную стену. Как мне пройти мимо этого человека?

Поразительно, как работает человеческий мозг.

Я размышляла о церкви, что навело меня на мысль о псалмах, и тут у меня в голове, словно по волшебству, возникли слова: «Пути Господни неисповедимы, когда он чудеса творит».

Псалом 373.

Конечно же!

Совсем рядом вдоль стены буйно росли первые весенние цветы: крокусы, подснежники, примулы – даже горстка нарциссов, которые, вероятно, вывернули из земли во время очередных похорон и которые нашли убежище под сенью камней.

Я выбрала несколько образцов и собрала довольно приличный букет из синих, желтых и белых цветов, сиявших на утреннем солнце. В качестве финального штриха я вынула из одной косички белую ленточку и несколько раз обернула ею стебли цветов, завязав в замысловатый и довольно симпатичный бантик.

Потом с наглым видом я прошествовала по тропинке до самого входа в церковь.

– Цветы на алтарь, – сказала я, помахав букетом под носом у сержанта, проходя мимо него.

Кто бы осмелился остановить меня?

Я почти дошла до входа, когда сержант Грейвс заговорил.

– Постой, – сказал он.

Я остановилась, обернулась и подняла бровь.

– Да, сержант?

Внезапно у него сделался какой-то небрежный вид, он начал пожимать плечами, рассматривать ногти, как будто то, о чем он собирался спросить, ничего не значило, – просто мимолетная мысль.

– Это правда, то, что говорят о твоей сестре? Я слышал, она выходит замуж.

– Да ну, кто вам сказал?

Я ловила его на наживку.

– В полиции ходят слухи, – печально сказал он, и когда он это говорил, я заметила, что в первый раз за все время, что я знаю сержанта Грейвса, у него на лице не было постоянной мальчишеской улыбки.

– Это может быть просто слух, – сказала я, не желая быть той, кто разобьет сержанту сердце.

Несколько секунд мы простояли, глядя друг другу в глаза; просто два человеческих существа.

Потом я повернулась и вошла в церковь.

Чтобы удержаться и не обнять его.

Внутри царили прохладные, тусклые, слегка подсвеченные сумерки и чувствовалась неуловимая раздражающая вибрация, которая бывает в пустых церквях, как будто души похороненных в подземных криптах поют – или проклинают – на слишком высокой или слишком низкой ноте, чтобы мы могли слышать.

Но то, что я уловила своим обостренным слухом, не было хором душ. А скорее хором шершней: звук поднимался и падал – как Даффи любит это называть? Плач? Да, точно, это оно: слабое подвывание, будто отдаленный звук сирены воздушной тревоги, время от времени доносимый сюда ветром.

Я неподвижно стояла рядом с каменной колонной.

Звук длился и длился, отражаясь эхом от сводчатой крыши.

Никого не было видно. Я сделала осторожный шаг, другой, потом еще несколько.

Он доносится из органа, скрывающегося за алтарем? В трубе что-то застряло? Или это ветер воет в дыру?

Неожиданно я вспомнила, как вчера пришла в церковь – перед тем как меня отвлек труп мистера Колликута, – в поисках разбитого окна, через которое могла влететь летучая мышь.

На цыпочках я прошла по покрытым ковром ступенькам и вошла в алтарь. В этом месте гудение было громче.

Как странно! Такое впечатление, что это… да, это действительно была мелодия. Я узнала ее: «Savior, When in Dust to Thee».