– Сегодня. Они так решили, – глухо поведала мама и на секунду опустила взгляд, скорбно поджав губы. Из ее груди вырвался судорожный вздох, но момент был упущен, и она быстро надела свою обычную маску светской невозмутимости.

– «Они»? – эхом повторила я с недоверием и острой надеждой на то, что ослышалась, посмотрев на мать.

– Оставим этот неуместный спор. На нас уже смотрят, – одернула она меня. – Насколько я помню, у тебя еще половина из списка партнеров для танцев так и осталась без внимания именинницы. Займись своими обязанностями и не лезь в дела отца, Аннабель. Это не твоя забота.

– Но…

– Не спорь со мной, дочь, – едва не вскрикнула мать, впервые едва не выругав меня на глазах у гостей, для кого всегда отыгрывала роль идеальной супруги, матери и хозяйки. – Прошу, Аннабель, – неожиданно смягчила она тон и устало прикрыла глаза. В этот момент она показалась мне настолько усталой, даже раздавленной… впервые за много лет показав свое истинное отношение к происходящему.

– Хорошо, мама, – не посмела я спорить, задетая ее уязвленным видом.

– Спасибо… – произнесла она, проследив взглядом, как я углубляюсь в живую массу. Лишь решив, что я послушалась ее, она резко обернулась и стремительным шагом сама вышла в коридор, что не осталось без моего внимания.

Вот только теперь я готова была пойти на все, чтобы, наконец, разобраться в происходящем. Однако, маму едва ли порадует, если мы встретимся с ней в коридоре у кабинета отца. Благо, я знала другой путь, куда сейчас и направлялась, с досадой отмахиваясь от попыток заговорить и задержать меня гостей и друзей, что с уходом беловолосых, словно вновь ожили…

***

Летать я по-прежнему не умела, несмотря на все странные надежды Доминика, потому отчаянно держалась за лепнину, одними мысками туфель балансируя на относительно широком карнизе. Но из-за многослойных юбок прижаться ближе к стене оказалось проблематично.

Когда я вновь едва не соскользнула, проверяя на собственном опыте, какого это спикировать головой вниз с третьего этажа, решила, что лучше туфли, чем я. Потому потрясся по очереди ногами, скинула обувь, которую было ни капельки не жаль. Напротив, даже позлорадствовала! Не было также жаль белоснежных чулок, потому что держать равновесие без обувки стало значительно легче.

Каким-то чудом я почувствовала приближение, когда пересекала очередное окно, и вовремя увернулась, прячась за стену. Как раз в тот момент, чтобы заметить проходящих по коридору беловолосых. Двоих, без Доминика.

Даже услышала обрывок фразы, сказанной длинноволосым:

– …ему некуда деваться…

Кому «ему» не возникало сомнений, потому что уже через два окна, боясь даже дышать, чтобы не производить лишнего шума, я приблизилась к окну, выходящему в кабинет отца, благо, ввиду аномальной жары для начала мая, сейчас приоткрытое, потому я вполне четко услышала мамин голос:

– И ты молчал? Все эти годы молчал!!! – едва не визжала она, но голос дрожал и срывался. – Как ты мог? Как ты мог поступить так с нами? Со мной?

– Я сделал это ради тебя! – в ответ закричал папа, но после, словно выдохся и убитым голосом добавил: – Я безумно люблю и всегда тебя любил. Все, о чем я мечтал, это получить твою любовь.

– Но какой ценой! – всхлипнула мама, а после громко и с надрывом зарыдала. Послышались стремительные шаги, а она закричала: – Нет!!! – завизжала мама. – Не трогай, нет!!! – кричала она, прерываясь на рыдания, но после всхлипы стали глухими, а папа тихо запричитал:

– Прости меня, прости. Я ни о чем не жалею. У меня было двадцать лет. Наши двадцать лет. У нас появилась Аннабель, то, о чем я и мечтать не мог.