Глаза от усталости смыкаются, и я сквозь закрытые веки все еще «смотрю» на фотографии. Деда Митяя я знаю только по фото и рассказам матери и бабушки, баба Аня рано овдовела, замуж больше не вышла. Добрая она у нас была и готовила вкусно. Как сейчас ее блинчики помню с яблочным вареньем. У матери тоже вкусно, но все равно не так.

Сглатываю голодную слюну, возмущенные кишки намертво прилипли к позвоночнику.

– Барабашка, ты че так долго? – через стену прерывает мои воспоминания Саша. Или это он урчание моего желудка услышал?

– Колесо на машине спустило, ремонтировать пришлось. Ты как, температуры нет?

– Неа.

– Дома тепло?

– Тепло. Спать собираемся.

– Я тоже уже сплю.

– А сказку?

Я обещал, да.

– Будет тебе сказка. Ложись, я чуть–чуть отдохну и почитаю тебе.

– Саша, – встревает мать малыша, – дядя Рома устал, не мешай ему. Давай я тебе песенку спою.

О да, я хочу, чтобы Ирина–Даша спела.

Подперев рукой голову, уставившись в стену, слушаю красивый голос.

Две души, гуляя по небесам,

Говорили в тишине по душам.

О земле говорили, ничего не забыли

Из того, что пережили там.

О земле говорили, ничего не забыли

Из того, что пережили там. *

Хорошо поет, душевно. Можно бесконечно слушать. И секса с Машкой не надо, тут другого рода удовольствие.
Что за благородный порыв меня дернул пообещать помощь соседке? Сашу стало жаль? Это безусловно. Мать его сильно любит, невооруженным глазом видно. На нелюбимых детей я в детдоме насмотрелся… А Даша ради сына в бега кинулась, лишь бы не расставаться с ним. На сумасшедшую не похожа…

Или это я сам себя убеждаю?

Почему в моих мыслях так много стало матрешки? И правда, почему? Уж не потому ли, что в моей голове на репите звучит красивый мелодичный голос соседки? Не потому ли, что под кучей надетой одежды предугадываю совсем не матрешечную фигуру и мне до зуда в пальцах хочется на нее посмотреть? Не потому ли, что несколько раз залипал на ее руки – изящные кисти с тонким запястьем и длинными ухоженными пальчиками? А еще мне понравились ее карие глаза и несомненно мягкие губы. Красивые, пухлые, без помады, к которым мне любопытно прикоснуться, на вкус попробовать.

Спишем это на долгое воздержание. С Диной у нас был негласный перерыв, затянувшийся более чем на месяц, теперь даже вот – асексуальные матрешки привлекательными становятся.

Машка так не зацепила, как Ирина–Даша – соседка с очаровательным голосом. Хорошо, что Леха сорвал мне «свидание».

Незаметно проваливаюсь в сон. Вижу Олесю. Точнее, я могу только догадываться, что это она. Образ девушки размытый, почти прозрачный, а глаза у нее четкие – огромные, зеленючие и смех громкий, заливистый, словно колокольчик…

Мы с ней в поле за деревней. Рассвет занимается. Голубые и розовые ромашки уже вытянули стебельки и развернули бутончики в сторону восхода.

– Рома! – подзывает пальчиком та, что когда–то свела с ума пацана, на три года младше себя. Поймать ее не удается, руками как в тумане вожу. – Ромашка! – ласковым смехом журчит голосок, удаляясь. – Как хорошо, что ты приехал! Я тебя ждала…

Бегу за Олесей. Она от меня. Дальше, дальше. Мне нужно у нее спросить что–то важное, не могу вспомнить что, и по имени Олесю тоже позвать не могу – рот будто скотчем заклеенный...

Утром Саша меня не будит, просыпаюсь сам.

Долго лежу с закрытыми глазами, вспоминая сон. Олесю я так и не поймал, хоть и бегал за ней всю ночь. Непонятное, царапучее чувство несделанного дела неприятным осадком оседает где–то в районе солнечного сплетения. На могилку к Лехиной матери сходить, что ли, ромашек отнести.