– Телефончик то хоть взяла?

Я молча иду к машине, на ходу отдаю распоряжение персоналу, по инерции, Меня успокаивают эти привычные действия.

– Ольга Петровна, вам звонили, – сообщает мне официантка Светочка.

Но мне сейчас ни до чего. Отмахиваюсь. Мне сейчас нужно понять, кто я. Обманутая дура или глупая овца. Это первостепенная задача. А потом все остальное.

Из одежды на ней был только бант. Дурацкий алый бант цветок, приколотый к волосам заколкой крабом.

– А ты знаешь песню “Молодая”? – просипел я, совершенно забыв зачем пришел. Черт, какой тупой вопрос. Ну откуда бы ей знать песню которая когда-то из каждого утюга звучала? Это было двадцать лет назад. Миланка под стол пешком еще ходила. А я… Тогда не мог понять ее смысл, потому что сам был молодым. Эта девка первородный грех, запретный плод. Она мое искушение. К запретному всегда тянет магнитом.

– Крида песня? – тягучий голосок любовницы звучит сейчас для меня песней сирены. – Мишуль. Ну ты что, пришел со мной про песни поговорить, или…

Или. Черт, конечно или. Мне нужно домой, меня ждет ужин, Ольга, тихий семейный вечер. Очередной ужастик по телевизору, облепиховый чай. Чертов пресный привычный быт, набивший оскомину.

И у меня есть выбор. Вот только… Она молодая. И песня для нее эта запетая до заезженности, просто что-то из века динозавров. Зачем я ей?

– Я был у родителей, – проталкиваю я, сквозь шипастую удавку, сдавившую мне горло. Милка обвивает меня руками, мостится на коленях, оседлав меня, словно племенного жеребца. Чертовка. Шикарная. Кожа – раскаленный бархат, сияет в свете свечей, плавящихся, как и я. Текущих прямо на стеклянную столешницу восковыми слезами. С Ольгой я себя не чувствую так. С женой я мерин, который уже ползет в сторону кладбища, зажав в зубах чертов пирожок с гребаным ливером. – Мила, подожди ты.

Она не ждет, скользит губами по моей шее, цепляется острым язычком за мочку уха. Нехотя отстраняюсь. Мне не нравится ее власть надо мной. Я тащусь от ее власти надо мной.

– Михаил Романович, ну что вы сегодня какой?.. – дует Миланка губки. Черт, и на губы она клянчит денег уже месяц. Ольга не проверяет семейные счета, но вопрос рано или поздно возникнет. Аппетиты у моей любовницы не сказать, чтобы слишком высокие, но запросы растут.

– Какой? Душный? Старый? Мил, скажи мне, чего ты от меня хочешь? Зачем я тебе?

– Я тебя люблю. Мне с тобой хорошо. Мне с тобой удобно. Я хочу тебя всего. Знаешь, когда я тебя увидела в первый раз на лекции… В общем я тогда поняла, что хочу этого крутого, шикарного мужика. Даже с девками поспорила, что ты моим будешь. Только моим. Михаил Георгиевич, вы закончили экзамен? Мои ответы вас удовлетворили?

– Да, – хриплю я. Неужели это возможно. Неужели она любит меня? Так бывает? Она мне прохода не давала. Буквально осаждала. И я сдался. Быстро сдался, потому что это так очуменно, чувствовать себя объектом желания молодой женщины. Это просто безумие. – Удовлетворили.

– Теперь ваша очередь удовлетворить меня, – шепчет Милка. – Ну что еще?

– Я тебе сказал, что был у родителей. Мил, мама найдет врача…

– Что? – сужает глаза Милка, становится похожая на кошку. – Миша, что ты хочешь мне предложить? Я тебе сказала. Ребенок родится.

– Расслабься. Я просто хочу удостовериться, что беременность протекает нормально. Мать прекрасный врач. Она найдет нам хорошего специалиста, только и всего.

Из прекрасных глаз уходит злая настороженность. Они снова плавятся, как и нагое тело в моих руках.

– Значит теперь твой сын знает и родители. Миш, тебе не кажется, что уже пора бы сказать и мымре твоей? – она шепчет, шепчет. Обжигает. Затягивает меня в пучину удовольствия. Глупая, глупая, молодая. Я не готов в сорок лет начинать все с нуля. Я привык жить хорошо. Я привык питаться правильно, таблетки чертовы пить вовремя, потому что мне напоминает об этом моя старая жена. Я привык носить чистое белье, спать в привычной постели, читать газету, сидя в очках на кухне. Я привык не экономить на приятных мелочах. Я просто не хочу перемен.