Ну конечно. Как я сразу то не разглядела козла в этом прилизанном хмыре? Поди оберет жену свою как липку и приволочет в дом, который она холила и лелеяла, молодую зубастую акулку.

А чему удивляться. Я за двадцать лет не познала этого моджо.

– Обязательно, – ухмыляюсь. Не позвоню обязательно. И так потратила слишком много времени на разговор с этим типом. Танька там наверное на мыло уже изошла. Сама не знаю зачем, бросаю визитку не в урну, стоящую возле двери кофейни, а в сумку. Иду не оглядываясь. Плевать на все. И на чертова нахала, прожигающего меня взглядом, который я чувствую почти физически. Он же вроде торопился? Развод не ждет.

Танька сидит за моим любимым столиком у окна и реально уже изнемогает, судя по тому, что возле нее стоит уже три, наполовину опорожненных, чашки с эспрессо. Она когда нервничает, делает именно так. Заказывает много, и из каждой чашки делает по глотку.

– Бомбезно выглядишь, – улыбается подруга, выжидающе глядя на мою расфуфыренную персону. Дура я. Круглая. Кому и что я собралась доказывать и показывать. Если Мишка изменяет мне, то выглядеть я в любом виде буду бледно. – Похвастаться позвала?

– Нечем хвастаться. Выгляжу как обычная обманутая баба, – морщусь я, обваливаясь на стул. Ноги гудят, в голове сумятица. – Тань, мне кажется, Мишка мне изменяет. И я чувствую себя в этом вот всем отвратительно и убого. Чувствую себя молодящейся старухой, пытающейся себе доказать свою прекрасность.

– Мишка? Вот му… муфлон винторогий. Оль, ты уверена? – щурится Танька. Это же Мишка. Куда он там может гульнуть?

– Ни в чем я не уверена. Я просто чувствую. Знаешь, вот в груди словно циркулярка. И Мишка… Он дома перестал бывать. Говорит работы море, и я ему верила. Верила, мать его. И я не знаю, с чего начать убеждаться. Он не позвал меня на Мальдивы, Тань. Так что купальник не пригодился. Точнее, видимо, позвал, но не меня. Кто-то другой ему будет говорить «Господин ректор, примите у меня экзамен». В наш юбилей. Двадцать лет я ему служила, культ семьи. А теперь… Словно ненужная вещь, прислуга, ну иногда наложница. Очень редко. И Виталик. Я ему позвонила. А он не стал разговаривать. Он все знает. Приходил, а я его не услышала. Неужели и он меня предал?

Я задыхаюсь от боли. Не могу больше быть железной и несгибаемой. Но если поддамся слабости, то кажется развалюсь на части. А папа меня всегда учил не сдаваться. Говорил, что за ночью всегда идет рассвет. Учил, и сам… У него больше нет рассветов. А я ломаюсь изнутри.

– Твой сын не такой, Оля. А вот козла надо вывести на чистую воду. Ты помнишь название турагентства? Ну того, откуда тебе звонили?

– Зачем? – глупо спрашиваю, делая огромный глоток кофе, словно оно может погасить адское пламя, бушующее в моей душе.

– Затем, что путевки именные. Билеты же надо выписывать на чье-то имя. Нужно просто убедиться. Может ты нагнетаешь?

Она меня просто успокаивает. Я вижу в глазах Таньки жалость. Ну уж нет. Что угодно, только не жалость.

– Ты гений. Я не помню названия агентства. Но Мишка ретроград. И скорее всего он купил путевки там, где и всегда. Если нет, я перелопачу все гребаные шараги, продающие туры. И еще. Ты мне будешь нужна как нотариус.

– Ну, наконец-то. Узнаю свою подругу, – выдохнула Танюха. – Поехали. Ты чур за рулем.

– Тань, может ты, а? И машину сегодня мне какой-то хмырь помял. Что-то я не в состоянии рулить.

– Хмырь? Красавчик? А ты с него стрясла ущерб?

– Нет. Не красавчик, не стрясла, не до этого, – я морщусь. Не могу сейчас думать ни о чем, кроме того, что моя семья летит под откос. И, в глубине души, надеюсь, что Мишка все таки не предал меня. Что это просто глупое совпадение.