Металась Ариша всю ночь во сне под теплыми шкурами. Все будто отбивалась от бородатого грязного татя, и всякий раз лилась на нее теплая его кровь, катилась по траве отрубленная голова со страшно выпученными глазами.

Чернавка, что ночевала на полу в гриднице все шебуршалась, предлагала Аришке то воды, то взвару. Рыжая отказывалась и снова засыпала, и снова кричала во сне, металась страшно.

От автора:

Запона – девичья холщевая одежда из прямоугольного отреза ткани, сложенного пополам и имевшего на сгибе отверстие для головы. Надевалась поверх рубахи.

Переметно – здесь и далее по тексту будут встречаться простонародные выражения.  Давать ремарки не стану, предполагая, что читатель прекрасно понимает смысл вышедших из употребления слов.

Шушпан – холщовый кафтан, с красною оторочкой, обшивкою, иногда вышитый гарусом.

Большуха – старшая женщина в доме, хозяйка. В данном случае – жена хозяина.

Тать – вор, похититель, мошенник, грабитель.

2. Глава 2

- Мишка, а и постарел ты. Вон уж глаз под морщинами не видать. Сивый весь стал, аки наш поп местный, – Фрол Кузьмич потчевал друга старого пивом после баньки. – Сколь же ты по свету шастал, чёрт ученый? И ведь сберёг Аришку-то.

- Фролушка, видно доля моя такая неприкаянная. Одна радость девчушка эта рыжая. А ведь похожа она на Еленку, как две капли воды. Утром сам увидишь, – дед  Миша устал, пил пиво, развалясь на лавке.

- Говорил тебе еще пять годков тому езжайте ко мне, сберегу вас обоих! Чего упирался, хрыч? – ворчал воевода.

- Вот был ты дубиной, дубиной и остался, Фрол. Сам знаешь, нельзя было. Да и сейчас опасно. Только вот старый я стал. Боюсь, отдам концы, а Аришка-то одна будет бедовать.  

Воевода на эти слова старого друга кивнул, и брови насупил.

- Не боись, Михайла. Уберегу. Я и сам уже сивоусый, но разве Аришу брошу? И тебя, хрыч, жалко. 

Разговор шел непонятный, но тревожный.

Дед Михаил кивнул, а воевода нахмурился. Замолкли оба, понимая про себя каждый свое. В тот момент дверь в большую гридницу отворилась, и вошел воин  редкой  стати в дорогом одеянии. Косая сажень в плечах, глазами и волосами  черен. А бороды и усов нет! Лик смуглый, спокойный, отчужденный вроде как, но по всему видно – к такому просто не подойдешь, вопроса не задашь.  Бо ярый!*

Воин обмахнул себя крестным знамением, глядя на богатую икону в красном  углу, и высказал.

- Здрав будь, Фрол Кузьмич, – деду Михаилу кивок.

- И ты здрав будь, Андрей, – воевода посерьезнел, видно, что непростой гость пожаловал. – Вот, Михал Афанасьич, спаситель твой, боярин Шумской.

Дед Михаил  узнал воина, что спас обоз на лесной дороге, а потому еще раз попытался сказать спасибо:

- Благодарствуй, боярин, за спасение. Коли не ты, я и внучка моя уж и не дышали бы.

Парень снова кивнул без слов, только взглянул черно. Дед Михаил слегка сжался: бывает же такой взгляд! Вроде спокойный, но уж дюже муторный. Равнодушный. Будто в глаза Моране* смотришь. Еще и шрам от правой брови по виску вверх – страшный. Оттого кажется, что боярин и не человек вовсе, а демон в обличии: так бровь изгибается бесовски.

- Садись, Андрюш, выпей с нами, – в голосе старого воеводы прозвучало тепла больше, чем Михаил Афанасьевич ожидал.

- Выпью, спасибо, – молвил статный боярин.

Дед Михаил долго разглядывал гостя, тот же, будто не примечал любопытного взгляда пришлого, пил пиво и угощался, чем Бог послал. Сидел прямо, согласно своему званию, и, не смотря на молодой возраст – чуть за двадцать – держался за столом на равных с двумя пожилыми людьми.