- Что как я? Я вот он, с тобой болтаю. Глядишь, стану старый, ты меня одного подыхать не оставишь, – улыбнулся и совсем разум обронил, когда Аришка просияла в ответ белозубо. – Если доживу до старости…

Аришкину улыбку будто ветром снесло.

- Боярин, ты чего ж такое говоришь? – испугалась.

Шумской отвечать ничего не стал, просто в глаза ей прямо взглянул, а она поняла все. Воинская участь – дело страшное. Вот сидит ныне перед тобой сильный, молодой, да красивый, а завтра – калека или мертвяк.

- Арина… – подался к ней, влекомый светом глаз ясных, но возле сараюшки послышались голоса и не чьи-нибудь, а боярыни Ксении и Машки.

- Куда делась-то? Дома ее нет, Михал Афанасьич не видал. И в девичьей нет. Машка, признавайся, как на духу, где Арина, а? Нам с тобой дед ее под опеку дал, а мы прохлопали! Какие мы с тобой опосля этого бояре? Слову нашему никто не поверит!

- Матушка, ей Богу, не видала! Побегу поищу в конюшнях.

- Куда побежишь, неразумная? Боярские дочери урядно ходят, медленно. Пошли холопку на поиск. Вот найду, за косу-то оттаскаю.

Аришка сжалась в углу своем так, что Андрею снова стало жалко ее.

- Беги, нето. Боярыня Ксения крута, не спустит, – поднялся сам и руку ей протянул.

Она пальчики свои положила в его ладонь и уцепилась. Знала бы, дурёха, каким ознобом обдало Андрея, может так и не держалась бы крепко. Шумской-то ее поднял, да руку тут же отпустил…от греха.

- Спаси тя Бог, боярин Андрей. Побегу. И куст утресь высажу у Мавки, – вздохнула печально, и Шумской понял – псицу она долгонько еще помнить будет, а с того и печалиться станет.

Ариша поклонилась поясно, выскочила за дверь сараюшки, токмо коса ее золотистый след оставила. И не где-нибудь, а в дурных Андреевых глазах. Так и стоял – чурбан чурбаном – глазами хлопал. Дохлопался.

Пока шел через двор, пока Дёмку сыскал в кузнях, все мысль в голове вертелась, а уж как к вечеру и осозналась. Когда все спать улеглись, Андрей тихим сапом из ложницы вышел, оседлал сам Буяна и выехал в Савиново. Гнал, что чумной!

На подворье своем взбудоражил холопов, велел приказчика Архипа звать. Тот явился, едва порты натянув.

- Боярин, чего надобно? – с поклоном.

- Чего, чего… – Шумской башкой своей дурной тряхнул. – Намедни Цыганка ощенилась, так? Веди. И короб дай.

А Архипу-то чего? Взял, да повел. Чай не его ума дело – боярские заскоки.

На псарне, где разводили злых, охранных псов, в самом углу огороженном, в сене копались щенята. Цыганка – маститая псица – лежала на боку и грозно порыкивала. Токмо, на Шумского пойди, рыкни. Он, будто сам пёс, цыцкнул грозно и сука уши прижала.

Среди щенков – пушистых, толстолапых – пищал один брюхастый. Проворный такой, светлой масти, не в пример остальному помёту.  Вот его-то и подхватил Андрей под толстое брюшко, поднял к лицу, осмотрел и улыбнулся – глаза-то щенячьи аккурат зеленые, как у Ариши.

- Спрячь в короб и неси на двор. Там меня жди. – Архип взял сучье дитя и ушел, а Шумской обратился с речью к псице, что глазами влажными проводила светленького своего.

- Не майся, псина. В хорошие руки снесу. Так-то подумать, ему свезло, – потрепал по теплой башке собаку и ушел.

Вот никто не знает, понимает пёс хозяина али нет, но Цыганка вмиг угомонилась, вроде как поверила Шумскому-то. Вот те и скотина…

Обратно к Берестово ехал уже спокойнее, вез коробок, в котором пищал толстобрюхий. Шумского без расспросов впустили охранные, и он тихой рысью добрался до боярского подворья. Скинул узду Буяна на руки холопу и отправился в ночной поход по городищу.