– Хочешь меня убить? – поинтересовался Фрегат. – Тогда столкни с крыши. Правда, в этом случае тебя разоблачат, и не сможешь выполнить то, что поручено Ивановым. Давай-ка поступим разумно: мы доведём твоё дело до конца. Ведь цель – заманить сталкеров в ловушку, верно?

– Цель, близкая к этому.

– Значит, угадал… Мы теперь в одной лодке, дурёха. Мне нужен Иванов, а тебе – спокойное выполнение его задания. Поможем друг другу и разбежимся.

Фрегат извлёк из кармана спичечный коробок и потряс им перед Белкой:

– И помни, деточка, если я прошу огонька, это не значит, что у меня нет спичек.

Вика научилась плакать молча давным-давно. Она не рвала на себе волосы, не всхлипывала, лишь позволяла слезам течь из глаз, промывая душевные раны. Многое довелось пережить. Вечерами, закрывая глаза, девушка вспоминала двухкомнатную квартиру в центре Кирова. Лабиринтистую двушку её семья – мама и бабушка – делила с отцом и его новой семьёй, тремя приёмными и двумя своими детьми. Маленькая двухкомфорочная плита с застарелыми потёками жира, кричащие женщины и вечно плачущие карапузы. Они могли разъехаться, но обладание жилплощадью в центре города принималось как важнейшая цель. Самый терпеливый получал всё.

Когда отец напивался, он любил приходить к ней в комнату.

– А ну, брысь отсюда, бабы, – говорил он побледневшей бабушке и маме, тоже частенько выпивавшей. – Хочу с дочуркой поговорить.

И женщины покорно удалялись на кухню, помня крепость его кулаков. А отец садился на кровать рядом с Викой и начинал беседовать о своём далёком детстве…

Когда девочка подросла, начались приставания.

Адресованное бабушке и маме «А ну, брысь…» теперь означало, что девочку будут трогать там, где трогать нельзя.

– Только не перейди черту, пожалуйста, – жарко шептала мать, а Вика про себя думала: «Где ты видела черту? Защити меня от него! Пожалуйста, мама!»

В шестнадцать Вика ушла из дома и уехала в Москву. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что Киров, который она так стремилась покинуть, не хуже и не лучше прочих городов. Всюду есть хорошие и плохие люди. Ей попадались плохие, словно судьба расставила их вдоль жизненного пути девушки.

В безрадостном посёлке с названием Радостный, в восьмидесяти километрах от Зоны отчуждения, Вика очутилась по собственной глупости. Подружка, с которой они на пару снимали комнату у подслеповатой бабуси в Чертанове, сообщила, что ей предложили работу.

– Платят мало, – сказала подруга, – но там перспективы. Если пройду проверку особистов, позволят устроиться в Надеждинске. Может, поварихой на Рубеж попаду. Уж там деньги – так деньги.

И Вика рванула вместе с непутёвой соседкой по жилплощади. Работу не нашла, и через несколько дней подруга попросила ее уехать обратно.

– Ты прости, Викусь, – надув губы, страдальчески выдала та. – Но у меня мужик появился, из военных, а комната маленькая… Сама понимаешь. Возвращайся в Москву, может, баба Катя ещё нашу комнату никому не сдала.

Но отступать Вика и не думала. На попутке она добралась до города Надеждинска и принялась искать работу там.

Разумеется, не нашла – город, разрастающийся и крепнущий на крови сталкеров и военных, редко вбирал в себя случайных людей. Врачи, учителя, слесари, инженеры были нужны, а девочка из Кирова без образования и с опытом работы в сигаретном киоске всякий раз оказывалась перед закрытыми дверями.

Первую ночь – благо, тянулось жаркое, душное лето – Вика провела в сквере возле одного из магазинов, вторую – привалившись к детскому грибку-песочнице. На третьи сутки безденежных мытарств девушку задержал патруль.