Я лишь улыбнулась. Для бабушки я всегда худая. И, если раньше она хотя бы была права, то теперь…

Отдав мне дочку, бабушка поставила на застеленный как всегда белоснежной скатертью стол знакомую еще с детства разрисованную тарелку, а в нее положила ароматнейший омлет. Дала вилку и большой ломоть свежего хлеба, налила в чашку кофе и разбавила молоком. А после забрала у меня Анютку себе на колени и села напротив.

- Как вкусно, бабуль, - искренне сказала я, с наслаждением жуя омлет.

Это был вкус детства, лета в деревне, каникул и бабушкиной всеобъемлющей любви и заботы.

- Кушай наздоровье. Анютке что приготовить?

- Бабуль, да я сама…

- Сама-сама! Сама наготовилась уже. Дай бабушке порадоваться и позаботиться о вас. Ну или я приготовлю что-то на свое усмотрение. Потом не ной, что не подходит к вашим новым модным рационам для детей.

С улыбкой я рассказала бабушке, что и когда ест малышка.

- А как же твоя торговля, бабуль? - спросила я, когда женщина принялась снова хлопотать у плиты.

- Там Галка есть. Я ей как себе доверяю, - отмахнулась бабушка.

Анюта стала зевать и тереть глазки и мы вместе с бабушкой уложили ее в кровать, обложив для безопасности подушками.

- Допивай кофе, - скомандовала она, когда мы вернулись в кухню.

- Бабуль, я должна тебе рассказать кое-что, - выдохнула я.

Ну а какой смысл откладывать? Сейчас расскажу или чуть позже - какая разница. Все равно ведь придется это сделать.

Убавив огонь под кастрюлькой, в которой варился суп для Анечка, бабушка поставила передо мной тарелку с бутербродами и села напротив.

- В общем…, - я сделала глубокий вздох. - Дан, он… Он изменил мне, бабуль.

Мой голос сорвался. Надо же, а я уж начала думать, что все, совершенное мужем после, затмило боль от измены, но нет. Рассказывать новому человеку - это словно бы снова переживать те самые первые жуткие часы после того, как прежняя жизнь разбилась на осколки.

- И я решила от него уйти. Развестись. Переехала к маме, но она… В общем, она не хочет, чтоб мы с Анечкой жили у нее…

Я говорила и говорила. Вытирала слезы, глотала внезапно ставший холодным и горьким кофе, переводила дыхание и продолжала сбивчивый рассказ. Бабушка молчала. Села поближе, обняла меня своими теплыми и ласковыми руками и гладила по плечу, давая поддержку.

- Ну, Данила, ну, кобелина козлиная, - сказала она, когда я закончила рассказ, - Такого гнать! Гнать поганой метлой к чертовой матери.

- То есть ты думаешь, что я права? - выдавила я.

- Только не говори, что сомневаешься еще! - вскинулась бабушка.

- Нет. Не сомневаюсь. Просто мама, ну, как ты поняла, не разделяет…

- Мама твоя свою жизнь пусто прожила, а выводов не сделала, и твою теперь так же прожить пытается, - перебила бабушка. - Так мало того, где это видано, чтоб дочь родную и внучку из дому выгнать еще и в тяжкий момент? Да-а-а, хорошо, что дед твой до этого не дожил, царствие ему небесное! Душа в душу с ним пятьдесят лет прожили, Маруська! И ни разу он на сторону не смотрел даже, внучка. Вот за таких мужчин держаться надо, которые за тебя держаться, а остальных гнать взашей куда подальше, запомни!

Она обняла меня.

- Все, моя милая. Успокаивайся, давай. Нечего из-за такого слезы лить. Ты у меня умница и красавица, оживешь и заживешь еще. А я, чем смогу, помогу!