Второй же звонок был уже из Царского Села, звонил, как ни странно, барон Фредерикс и голосом с визгливыми интонациями, совершенно необычными для него, потребовал моего срочного приезда. Вот я и приехал.

Государь был плох. Мешки под глазами, руки ходуном, постарел разом на десяток лет. Еще хуже с царицей – та ожидаемо впала в истерику и безутешно рыдала. Когда я появился в гостиной – даром что не бросилась мне на грудь, причитая, что зря позволила отселить Парашку с детьми. Умоляла простить и вымолить сына.

Меня же колотило ничуть не меньше – ничего ведь еще не кончено, все может сорваться в любой момент.

Совместный молебен немного всех успокоил, заплаканных княжон увели спать, когда примчался бледный Герарди и прямо в руки передал Николаю конверт.

В нем было письмо, составленное из букв, вырезанных из газет.

«Завтра в полдень подписать публично, в присутствии репортеров и послов, Конституцию кадетов и передать всю власть избранной Думе. Ребенок будет передан обратно через три дня в полдень на одном из вокзалов. В противном случае… Время пошло».

Царь поначалу просто не поверил.

– Нет, нет, этого не может быть! – и бросил лист, на который я с таким трудом ночью наклеивал буквы, прямо на пол.

Потом начал кричать. Лицо самодержца так покраснело, что я испугался – вот хватит его удар и власть передавать будет просто некому. Но нет, Николай выдержал первый приступ. Суета слуг, обморок Аликс, которая подобрала письмо…

Вот кому реально поплохело – начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Саввичу. Схватился за грудь, еле успели подхватить под руки.

– Никто! Слышите, никто… – помазанник ткнул в конверт, – не должен узнать об этом. Всех слуг, нянек изолировать. Казаков запереть в казарме…

– Какой позор! – рядом тихо вздохнул Фредерикс, вытирая пот со лба платком.

Следом разъяренный царь наорал на полицейских за то, что они до сих пор не смогли найти никаких зацепок.

– Может, привезти собак из питомника в Петергофе? – потерянно пролепетал Герарди.

– Если вы сами ни на что не способны, везите хоть собак, хоть кошек! Найдите Алексея! Сегодня же!

Полицейские гурьбой покинули кабинет, от греха подальше. Остались только мы с Фредериксом да император, который неожиданно придвинул стул к окну, сел и прислонился к стеклу лбом.

– Если бы они попросили выкуп… Но Конституция! Нет, России без самодержавия не выстоять…

– Ваше величество… – начал было барон, но Николай только махнул рукой.

– Подите прочь!

Министр ушел, а я вот – нет. Сел рядом, положил руку на плечо царя. Было ли мне его жалко? Было. Но Россию было жальче.

– Подпиши, бумага стерпит…

– Ты еще тут?

– Где же мне быть?

– Я окружен предателями… – Николай закрыл лицо руками. – Все бесполезно.

– Манифест от семнадцатого, – продолжал нашептывать. – Считай, та же Конституция. Ну будет еще одна бумажка, большое дело. Как вернут Алексея и, ежели похочешь, порвешь ее и всех делов. Жизнь сына важнее!

Царь отнял руки от лица, посмотрел на меня долгим взглядом.

– Великие князья не позволят подписать… да и маман.

Как же ему тяжело даются решения. До последнего всегда тянет.

– Ежели сына по частям начнут присылать? Тогда что?..

Николай побледнел, в глазах показались слезы. В кабинет зашла Аликс. Царица зачем-то переоделась во все черное, будто уже кого-то хоронить надо. В глазах у нее плескалось безумие. Сейчас она устроит Никсе… Надо валить.

– Пойду молится, чтобы Господь ниспослал мне видение о цесаревиче.

Николай и Аликс подняли на меня глаза. Видок у меня, надо думать, был еще тот – нечесанные с утра патлы, круги под глазами.