Кажется, так много событий, так много воспоминаний, но мне все еще пять лет. Пять. И я все помню, как вчера. Брат просто не выдержал тяжести быть не таким, как все, он попытался уйти от проблем, знаний, от мира, в котором жил. Он начал употреблять наркотики. Он сломался. Наверное, я оправдываю его. Люблю. Потому оправдываю. Алла большая старается оправдать мальчика, который оказался слабым. Слабее младшей сестры. А маленькая Алла начала жить в таком аду, который мне страшно представить даже сейчас. В один день закончилось мое детство. Я помню этот день в мельчайших деталях.

Меня позвал мой брат, и я пришла к нему в комнату. Он спросил меня, зачем я взяла его сигареты, на что я ответила, что не брала. И тогда он одной рукой схватил меня за горло и поднял над землей. Я посмотрела ему в глаза. Это воспоминание до сих пор меня ввергает в такой ужас, который я не могу передать никакими словами. На меня смотрели глаза НЕ ЧЕЛОВЕКА. Я не знаю, как вам это объяснить, но не человека! Там не было НИЧЕГО человеческого и абсолютно ничего от глаз брата, которого я знала.

Мне стало страшно. Очень очень страшно. Он держал меня за горло и мне было трудно дышать. «Мама», – мне удалось тихо прошептать-прошипеть, и из моих глаз покатились слезы. Но мамы не было. Не было вообще никого. Никто не придет, не поможет и не спасет. Я это очень хорошо понимала.

Чудовище, которое стало моим братом, захохотало. «Тебе никто не поможет», – сказал он мне. Даже голос был не его! Он опустил меня на землю и велел принести из кухни нож. Это был нож-пилка для нарезки хлеба.

«Ты спрятала мои сигареты, и за это я тебе отрежу руки», – сказал он. Зверь взял мою руку, положил на стол и начал резать… Было очень больно, я заплакала. Но увидев кровь, на место «чудовища» вернулся мой брат.

Он с ужасом смотрел на глубокий порез на моей крохотной руке и на нож в своей. Он отбросил нож от себя и принес бинт, которым перевязал мою рану. Но при этом сказал мне: «Маме расскажешь – убью!»

И отпустил меня в комнату где жили я и мама. Я помню, что там висела занавеска, и я спряталась за нее. Мне было до обморока страшно. Мне хотелось убежать куда-то далеко-далеко. Спрятаться, и чтобы никто меня не нашел. Но уже своим маленьким детским сердечком я понимала, что произошло что-то очень страшное с моим братом, и что жизнь прежней не будет уже никогда. И что все самое страшное еще впереди. Я сидела там и боялась, что он опять придет, и чудовище опять вернется вместе с ним, и опять что-то жуткое сделает со мной.

И вот в этот момент, я не знаю почему – не знаю и все! – я вызвала в своей памяти глаза этого мальчика из своего сна. И зажмурилась, пытаясь вспомнить эти глаза в мельчайших подробностях. Красивые темные глаза, озера, в которых можно утонуть. Там, в них, в этих глазах, было что-то такое, что давало силы. Давало силы жить дальше. «Он меня обязательно найдет, или я его найду», – сказала я себе. – Найди меня, мальчик. Пожалуйста! Спаси меня. Меня некому спасти. Меня никто не любит»…

Слезы все катились по щекам, болела рана на руке и болело горло, так что было больно глотать, но я держалась за «эти глаза», как держится утопающий за соломинку. С той самой страшной ночи и всю мою дальнейшую жизнь меня держали эти глаза! Маме я сказала, что сама порезалась… Но детства у меня больше не было.

У нас в доме было три предмета, которыми меня бил мой брат. Провод от пылесоса. Черный, резиновый, бьет очень и очень больно. Полосы от него не заживают долго и болят. Толстый кожаный военный ремень. Бьет больно, но все же не так, как провод от пылесоса. И толстый длинный кусок резины для занятия спортом. Тоже очень больно.