После этого мне стало нравиться бывать дома у мисс Гринуэй, потому что я сидела с ее матерью, а та рассказывала всякие истории. Рядом с ее креслом всегда стояла большая банка тянучек.

– Никогда такое не ела? – ахнула она, когда я сообщила, что мама не разрешала конфеты, потому что они вредны для зубов. – Да ты, считай, и не жила, дорогуша. Давай, попробуй одну!

Они были мягкими, сладкими и утешающими. Когда одна прилипла к небу, мама мисс Гринуэй показала, как отлепить ее пальцем.

Это произошло следующим летом, когда мне было восемь с половиной. Отец вошел в мою комнату.

– Как ты посмотришь, если у тебя снова появится мама? – спросил он.

Будь я помладше, подумала бы, что нашли способ вернуть мою настоящую мать. Но теперь я знала, что это невозможно.

– Что ты имеешь в виду?

Его лицо было таким красным, словно он обгорел на солнце.

– Я предложил мисс Гринуэй выйти за меня замуж. Она будет любить тебя так же сильно, как я. Как думаешь – ты сможешь ее принять?

Я вспомнила, как соседка держала меня за руку, когда мы ходили в школу и обратно. Как она готовила вместе со мной кексы «баттерфляй» и помогала с домашним заданием. И как отец казался намного счастливее с ней рядом. Я хотела его порадовать. И кроме того, если я расстрою его, как поступила со своей матерью, он тоже может умереть.

– Да, – сказала я. – Конечно.

Отец нежно и тепло обнял меня.

– Теперь все будет хорошо, Элли.

Я поверила ему.

Дура, что тут скажешь.

Гиацинт (Hyacinthoides non-scripta)

Травники говорят, что он прогоняет ночные кошмары. Однако его луковицы чрезвычайно ядовиты. Некоторые утверждают, что носящий венок из гиацинтов вынужден говорить только правду.

Я следую за этим парнем, Полом. Мы проходим одну большую пустующую комнату, потом другую. Я начинаю нервничать. Здесь так холодно, хоть волков морозь. «Наше» место, говорил он. Но я здесь больше никого не вижу. Мы останавливаемся.

Здесь сидит женщина – может, чуть моложе меня – рядом с магазинной тележкой, доверху набитой одеждой и одеялами, как будто она возит с собой все свое имущество. Ее голова свесилась вперед. Она, кажется, спит, однако правую руку держит на колесе тележки, словно боится, что ее укатят. Двое мужчин устроились на корточках рядом с ней, распивая какое-то бухло. Один выглядит еще и обдолбанным. Он смотрит на меня с выражением: «Какого хрена тебе здесь надо?»

Из угла доносится лай, и я замечаю ту узкоглазую, со слипшимися в сосульки волосами женщину, которую повстречала сегодня утром.

– Ты! – рычит она. У нее татуировки – синие и красные сердца вверх по руке с переходом на шею.

– Не надо ссор, дамы, – говорит мой спаситель. – Это Джо, народ. Кто-нибудь, дайте ей поесть, ладно?

Никто не шевелится.

– Да мать вашу за ногу, проявите немного гостеприимства! – Пол выхватывает булку из руки сосульковолосой.

– Отдай! Это мое! – голосит та.

Пол разрывает булку напополам.

– Нужно делиться! И ты это знаешь.

Он протягивает мне половину булки. Я отрываю куски и запихиваю в рот.

– Нам самим не хватает, – шипит сосульковолосая.

– Где твои манеры? Надо дать леди шанс.

Давненько никто не называл меня «леди»!

Пол бросает очередной изучающий взгляд.

– С недавних пор на улицах, верно?

– Нет, но я первый раз в Бристоле.

– Фи, – слышу я аристократический голос. – Не люблю, когда люди жуют и разговаривают одновременно.

– Простите. – Я с сожалением проглатываю последний кусочек хлеба. – Я раньше ночевала в каком-то хлеву. Комитет помощи бездомным пристроил меня туда. Они обращались в городской совет в поисках нормального жилья для меня. Но не срослось.