Борис вырывает провода у компьютера с корнем. У него своя злость… Дурочка, верящая им, прозрела. «Все предатели. Все!» — я поднимаю на него глаза и мой друг, «бывший друг» — делаю пометку, вешая и этот ярлык на него, шарахается, будто разряд тока получил.

— Виола, не надо, — мотает головой, все прочитав правильно.

Возвращается секретарша, неся мне горячий кофе. Руки ее дрожат.

— Диана, забудь все, что видела — или закопаю, — посыл ясен, как божий день.

Блондинка начинает всхлипывать, закрывая рот рукой. Слезы хлынули из ее глаз. Она кивает, что поняла.

«Почему Диана плачет, а я нет?». Это даже странно. Неестественно как-то. Десять лет жизни — ложь, а плачу не я. Душа распадается на молекулы, вытекая сквозь поры. Все, во что верила, исчезло в мгновение, а плачу не я. Какая-то пробка засела в груди, не выпуская эмоции.

— Мудак ты хренов! — в коридоре Боря разговаривает по телефону. Не трудно догадаться с кем…

Потираю холодные ладони. Почти не чувствую рук, даже кофе не помог. Губы онемели. Как бы не инсульт… Осознаю, что не поможет ничего. Пусть только появится. Разорву!

4. 4. Глава

Не помню последние несколько часов. Как оказалась дома — не помню. Борька что-то гундел, пока отвозил домой, что я сильная… Сильнее многих мужиков. Тогда я не поняла о чем он…

— Летти, моя Летти, — голос предателя.

Я лежу с закрытыми глазами на нашей супружеской постели, свернувшись калачиком, под одеялом, укрытой с головой. Паша знает, что не сплю.

— Не прошу меня простить. Просто выслушай, — тяжелый выдох. Его запах наполняет легкие и злюсь, что он пытается пробраться внутрь меня. Вкрадчивый голос, почти полушепот. — Три года назад, когда с нами случилась беда, я сорвался. Ты лежала в больнице под капельницами, а я медленно сходил с ума. Пил. Забросил все дела и работу.

Слушаю Пашу спиной. Не хочу поворачиваться и видеть мерзавца. Нужно его выслушать. По-другому не получится…

— Царский потащил меня в закрытый клуб, сказав, что это мне поможет. Я был почти невменяемый. Роман показал, что есть вещи, которые помогают выпустить пар, — чувствуется, что подбирает слова осторожно. — Никогда не видел их лиц, не знал имен. Для меня это были не женщины… Всегда одна ты, Летти. Только ты мне дорога, больше жизни. Я не оправдал твоих надежд, оказался слабым. Там я мог освободить зверя, скинуть напряжение. Родная, это просто дурная привычка, наркотик, понимаешь?

— Нет, — выдаю хрипло. — Не понимаю. Получается, что ты один, бедняжка, страдал и «лечился», как мог. А я так, отряхнулась и пошла дальше.

— Нет мне оправдания, — стонет. — Летти! — его рука опустилась на бедро.

Дернулась, словно ожог получила.

— Не смей меня трогать своими грязными лапами, извращенец! Пошел к черту! Убирайся, видеть тебя не хочу! — вскочив, кричу ему прямо в лицо. — Пар он выпускал! Жизнь нашу ты спустил в унитаз, тварь больная! — его голова опущена. Каждое слово Павел принимает, будто удар, группируясь и опуская плечи. — Сейчас ты на Царского будешь спирать, что он тебя до греха довел? Но разве заставлял тебя? Ты сам этого захотел, Паша, сам…

Мне кажется, что слов катастрофически мало. Хочу причинить ему боль, чтобы так же загнулся. Заношу руку и бью наотмашь. Мужа откидывает назад. Он плюхается на пол с кровати. Лицо бледное. Ноги широко расставлены. Руки уперты в пол, чтобы удержаться. Грудь ходуном — так тяжело дышит.

— Ненавидишь. Этого боялся больше всего. Но смотри, как мы похожи, любимая!

Чего это глаза вспыхнули странным огнем. Смотрит жадно. Господи. Да он возбужден! — понимаю по бугру в штанах.