Во время всей этой кровавой вакханалии я обратил внимание, насколько у меня изменились после пребывания в плену психологические реакции на некоторые вещи. Немцев я убивал с какой-то холодной отстраненностью, совершенно не воспринимая их как людей. В первый раз я заметил это, когда, подойдя на улице одной из деревень к немецкому ефрейтору – командиру патруля, спокойно попросил у него спички, а потом вогнал нож ему в сердце. Вытирая клинок о траву, я понял, что мне все равно, есть ли у него семья, как его зовут и о чем он думал. А после захвата склада проблема встала передо мной уже со всей ясностью. Слегка испугавшись самого себя, вечером того же дня я подсел к командиру.

–  Саш, мне страшно.

–  Что такое?

–  Я убил (раньше мы все старались избегать этого слова, заменяя его разнообразными эвфемизмами, а теперь оно вылетело само собой) семерых, а мне все равно. Ножом и голыми руками, а ни кошмары не снятся, ни блевать не тянет…

–  А чего хочется?

–  Чтобы все это поскорее кончилось!

–  Что все? – уточнил он.

–  Да все! Немцы, наши, война! Мы же врем постоянно. Изображаем из себя героев, трепыхаемся… А кому это нужно? Мы их тут бьем-бьем, а там, – я махнул рукой куда-то на восток, – какой-нибудь мудак с ромбами сейчас два корпуса в окружении бросил!

–  Тс-сс, не кричи так, – спокойно ответил Александр. – Вот ромбы получишь – будешь о корпусах думать. А пока – наше дело солдатское. Немцев резать и живыми при этом оставаться. Понял?! – И он внезапно сильно стиснул мое плечо. – А что не чувствуешь ничего по отношению к немцам – это даже хорошо. Это ты так от кровищи защищаешься. Уважаю!

–  Я понимаю, вы, ребята, устали и вымотались, но надо еще немного напрячься! – голос Саши пробился сквозь пелену сна. – Завтра доделаем дорогу и вперед, в леса!

«А, это он Мишу с Семеном накачивает…» – все последние пять дней, как только выдавалась минута отдыха, рядом с недавними пленными оказывался кто-нибудь из нашей группы и начинал «ездить по мозгам». Бродяга в шутку обозвал это «экспресс-подготовкой по бразильской системе методом Илоны Давыдовой». Да, хотя это может показаться странным, но наши командиры решили поднатаскать мужиков за неделю до, как сказал Фермер, «хоть до сколько-нибудь приемлемого уровня».

Вчера, например, Бродяга личным примером доказывал, что в партизанской работе дедовская двустволка зачастую не только не хуже армейской винтовки, но и иногда сильно лучше. «Новенькие» недоверчиво хмыкали, а вот те бойцы, которые уже притерлись к нашей группе, внимательно смотрели да на ус мотали. Когда же после демонстрации «хитрых ужимок и ухваток» Саша о д н и м выстрелом снес «головы» двум специально приготовленным чучелам-мишеням, скептицизм бывших пленных рассеялся.

А сегодня моя очередь – буду натаскивать мужиков на работу ножом накоротке.

–  Итак, граждане, для начала маленькая демонстрация, – начал я занятие. – Вы трое, возьмите карабины в положение «на плечо» и встаньте вон там, у угла дома, – в настоящий момент наш отряд базировался на небольшой пасеке, спрятавшейся в глубине леса километрах в семи от шоссе Слуцк-Минск, так что для большей наглядности я решил воспользоваться существующими «декорациями». – Будете патруль изображать. Ты, Михаил, будешь немецким офицером…

…Расслабленной походкой я двинулся навстречу Соколову. Конечно, эксперимент не совсем чистый, ведь ребята из «патруля» ждут подвоха и поэтому косятся на меня значительно пристальнее, нежели немецкий патруль смотрел бы на обычного прохожего, а тем более – солдата вермахта. Да и Миша тоже настороже… Пять шагов, три… Я вскидываю правую руку к козырьку, приветствуя «офицера», а вот левой… Левой плавно и быстро втыкаю деревянный имитационный нож в солнечное сплетение танкиста и как ни в чем не бывало продолжаю движение. Я сделал уже целых три шага, когда услышал за моей спиной сдавленное шипение (ну да, бил на совесть, чтобы вырубить…). Внимание «патрульных» отвлечено падающим Соколовым, и я ускоряюсь. Деревянный «нож» за моей спиной перекочевал уже в правую руку, а в левой зажат еще один – тот, что до этого был спрятан за ремнем.