Генрих, со знаками отличия унтерштурмфюрера[12], принялся жестами объяснять пленным, что им надо делать. До выразительности южных народов, что могут обходиться вообще без слов, ему было далеко.

– Не трудитесь, – прервал мучения немецкого офицера Петр. – Я понял, чего вы хотите.

– О, вы знаете немецкий? – Генрих посмотрел на русского с удивлением, словно на говорящую обезьяну. – Это хорошо. Тогда за работу.

Погибло не так много народу, как ожидал капитан. Всего трое. Остальные попали в плен. Но мучительно больно было хоронить тех, с кем ты вчера еще разговаривал и сидел за одним столом. Тех, кто погиб, когда война уже давно закончилась. Петр скрипел зубами, мрачнел и думал, что с большим удовольствием швырнул бы лопату в лицо ближайшему конвоиру.

Один из солдат не выдержал. С яростным ревом он бросился на немца. Тот увернулся от лопаты, с непостижимой быстротой ударил бунтовщика прикладом. Хлопнул выстрел, и у похоронной команды прибавилось работы.

Тела засыпали землей, разведчикам вновь связали руки и повели к лежавшей в паре километров на север дороге. Когда они вышли к серой широкой ленте, раздался рев мотора, и из-за пригорка вынырнул трехосный американский «Студебеккер». Шурша колесами по асфальту, он развернулся, и пленных начали загонять в открытый кузов. Когда загрузили всех, туда же забрались несколько немцев.

Машина тронулась.

Кузов немилосердно болтало, и пленников, лишенных возможности держаться, бросало друг на друга. На лицах немцев, что созерцали эту картину, не отражалось ни беспокойства, ни улыбки.

Проехали Иннс и свернули на север. Затем справа показался Дунай, и некоторое время грузовик ехал в компании с одной из самых длинных рек Европы. При подъезде к Линцу навстречу попалась колонна из нескольких танков, на которых поверх американских опознавательных знаков были намалеваны черные свастики. Проводив направлявшиеся на восток «Шерманы» удивленным взглядом, Петр вынужден был признать, что положение очень серьезное. Похоже, американская оккупационная администрация потеряла контроль над значительной территорией.

К удивлению капитана, машина миновала Линц без остановки. Мелькнула и пропала стоящая на горе церковь с двумя башенками – опознавательный знак города, а «Студебеккер» с сердитым гудением повернул на запад, в сторону Вельса.

Через полчаса последовал еще поворот, на этот раз на северо-запад, и под колесами вместо асфальта оказался обычный грунт. Замелькали по сторонам поросшие лиственным лесом холмы, и вонь выхлопов смешалась с ароматом сырой земли.

После примерно часа тряски из-за холмов показались мощные башни, а затем стало видно и их основание – могучий замок, выстроенный, похоже, еще в те времена, когда через эти места проходили крестоносцы.

На добрый десяток метров возносились замшелые, но вовсе не казавшиеся дряхлыми стены. Мрачно смотрели узкие бойницы. У ворот стояли солдаты СС в касках и с оружием, над центральной башней величественно реяло алое знамя с белым кругом в центре, внутри которого словно бежала черная свастика.

Заскрипели открываемые ворота, пахнуло жаром от нагревшихся на солнце стальных створок. Колеса грузовика зашуршали, и распахнувшиеся ворота замка проглотили машину с плененными разведчиками.

Сегодня рождается новая вера – миф крови. Соединив веру и кровь, мы отстаиваем божественную природу человека, его целостность. Нордическая кровь и есть та материя, которая должна заменить и преодолеть все старые таинства.

Альфред Розенберг, 1930

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.