– Может быть, – Петр улыбнулся. – Да только это маловероятно. Но даже если это так, на что они рассчитывают? Единственный шанс для немцев – американцам сдаться. Те, как я слышал, хорошо с пленными фашистами обходятся, даже оружие не отбирают.

– У, союзнички, – скривился Михайлин. – Толку от них! Просидели всю войну в Америке своей, а как поняли, что мы и без них справимся, примчались. Тьфу! Говорить противно.

– Это ты точно сказал, – усмехнулся Петр и привстал, собираясь позвать радиста. Пришло время связаться со штабом.

Но не успел капитан открыть рот, как с ближайшего холма, там, где должен был быть один из постов, донесся грохот выстрела. Разведчики, только что расслабленно возлежавшие на травке, повскакали на ноги.

– Залечь! – скомандовал Радлов, и тут уловил шорох за спиной.

Начал поворачиваться, но в голове что-то словно взорвалось…

Очнувшись, Петр не сразу понял, где находится: он сидел в неудобной позе, и что-то мешало двигаться. До слуха доносились стоны. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит, прислоненный к стволу дуба, а, подергав руками, понял, что связан. Стонал сидевший рядом боец.

По другую сторону от капитана обнаружился Михайлин с огромным синяком на левой скуле. Серые глаза лейтенанта выражали безмерное удивление, и вообще он казался ошарашенным.

– Ты жив, капитан? – спросил лейтенант.

– Не уверен, – кривясь, отозвался Петр. Болело все тело, и особенно – затылок. – А ты чего какой ошалелый?

– Да так, – пожал могучими плечами Михайлин. – Просто никогда не видел, чтобы люди так быстро двигались.

– Какие люди?

– Да фрицы эти, – лейтенант мотнул головой, и только тут капитан обратил внимание на замершего неподалеку часового в серой форме СС. Больше эсэсовцев видно не было.

– И что они?

– А то, что они от пуль уклонялись. Словно от кирпичей, – проговорил Михайлин, и в словах его прозвучало потрясение. – И не успели мы очухаться, а они уже рядом. Я в одного выстрелил, да не попал. Представляешь, командир?

– Ничего себе, – Петр покачал головой.

Чтобы Михайлин промахнулся – такие случаи за войну можно было пересчитать по пальцам одной руки.

– И треснул он меня так, что я на ногах не устоял, – тон лейтенанта сделался печальным. – Старею, видать.

Михайлин был первым кулачным бойцом дивизии, и повалить его смог бы только настоящий силач.

Донеслась немецкая речь, и перед пленными появились трое офицеров. Выглядели они до странности одинаковыми, словно братья. Светлые холодные глаза и неподвижные, точно замороженные, лица. Окантовка фуражек, к удивлению разведчиков, оказалась темно-зеленой, словно у кадровых офицерских частей, которые были расформированы еще в сорок втором. Опознавательных знаков, говорящих о принадлежности к части, на форме не имелось вовсе, а сами мундиры были новенькими, только со склада.

Некоторое время офицеры без особого интереса разглядывали пленников, затем старший, с тремя звездами и двумя полосами на петлице[10], сказал:

– Что же, арманы[11] хотели узнать о русских. Теперь у них есть у кого спросить.

Двое младших офицеров улыбнулись.

Подбежал солдат и вскинул руку в нацистском приветствии:

– Машина будет через полчаса, герр оберштурмфюрер!

– Хорошо, – кивнул тот. – Вы пока свободны. А вы, Генрих, – он повернулся к соседу, – выдайте пленным лопаты, пусть захоронят своих мертвых. Нечего оставлять падаль.

– Есть, – склонил голову Генрих.

Двое офицеров ушли, а третий принялся отдавать приказы. Из-за машины появилось около десятка автоматчиков. Под дулами «МП-43» пленным развязали руки и выдали короткие саперные лопаты.