Простые движения. Тащусь к телефону. Есть цифры на трубке, но мозг не догонит, кому позвонить.

Мертвецам еще рано.

Время – это та ценность, которую я нелепо трачу.

Время – это то немногое, чего я прошу у Бога.

Время – это то единственное, чего у меня не может стать больше.

Ехала сегодня в метро. Стала невольной свидетельницей телефонного разговора одной дамы:

– Это просто возмутительно! До тебя час невозможно дозвониться! Что ты делаешь? Ах, ты был на кухне! Ах, ты готовил! Ну, так выключи вытяжку, чтобы слышать телефон! И вообще, купи себе слуховой аппарат! И, кстати, когда должна позвонить любимая женщина, нужно телефон держать рядом с собой, а не в другой комнате! А торт я не купила! Потому что не смогла выбрать, а ты не поднимал трубку. К тому же ты толстый. Сам сходишь и купишь! Нет. Бутылку я тоже не купила, потому что пока я пыталась дозвониться до тебя, в магазин пришли какие-то хачи и стали закупать на целую свадьбу. Ящик водки, два ящика шампанского. Долго, короче, ждать было. Так что сходишь сам. И за тортом тоже. Пока я еду. Как это без бутылки и торта? У нас же романтический ужин, тупица!

Странные у меня отношения с мечтами. Все они сбываются, но не всегда в то время, когда мне действительно это нужно. В детстве я играла с отцом в магазин. Я была там кассиршей и мечтала, что, когда вырасту, буду работать за кассовым аппаратом. В Америке это случилось, только тогда мне это было уже не нужно… И это только один пример. Иногда даже боюсь мечтать.

В юности читала рассказ «Контракт с дьяволом». Там мужик продал свою душу за исполнение желания. Он пришел к дьяволу с фотографией девушки, которую любил в школе, но не смог ей признаться. Попросил, чтобы дьявол материализовал ее, сделал молодой, влюбленной в этого парня, жаждущей его, ну и так далее. Все запротоколировали, потому что мужик был наслышан про дьявольские козни. Девушка материализовалась, была юной, страстно желала молодого человека и сидела на кровати размером 9×13 см…

Разговариваем с мужем, кто какие языки любит.

Муж говорит:

– Я люблю иностранные…

– А я какие, на твой взгляд? – интересуюсь.

– Ты – русский матерный.

– Не-е, я люблю юркие, проворные, мускулистые языки…

Моя любовь к тебе – это как любовь к Родине. И люблю, и ненавижу одновременно. Ведь есть же возможность уехать и все изменить. А все равно живу. Критикую наедине, ерничаю в компании друзей и таких же непутевых бедолаг брачного плена, как я, и встаю грудью на защиту, когда чужаки пытаются усомниться в полноте нашего семейного счастья. Это как стокгольмский синдром, когда жертва привязывается к насильнику, начинает его оправдывать и даже влюбляется. Я люблю тебя, как Родину. И люблю, и ненавижу.

Я возвращалась домой из магазина с полными продуктов сумками. А в это время сосед выносил инвалидную коляску для жены, а ее подруга поддерживала соседку, помогая ей спуститься по ступенькам. Я стояла и смотрела. А соседка говорила своему мужу:

– Осторожно с шариками, осторожно…

Он усадил ее и повез гулять на инвалидной коляске, к которой было привязано штук пятнадцать цветных воздушных шариков. Весна…

«All we need is love», – пели «Битлз». Все, что нам нужно, – это любовь. И то единственное (и ВСЁ), что у нас есть, – это Любовь. Она материальна и нематериальна одновременно. Она – наши глаза и свет наших глаз. Она – наша тоска по вечности. Она – наша попытка изменить неизбежность. Можно не заработать миллион долларов, не купить самолет, не съездить на Кубу. Но умрут все. Смерть – это конечная точка маршрута, пункт назначения, в который прибывают все поезда. Без исключения. А наша любовь – попытка изменить это неизбежное. Когда мы влюблены, мы бессмертны, мы – энергия, поток, связь с Космосом, со Вселенной, с Богом, мы сами – Боги, вернее, Бог…