– Это кто тебя так, белобрысый?

– Угу.

Они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что говорить им вовсе не нужно. Их истории были похожи, как сказки про Молли и Гретель. Различались только детали, но разве они важны? Это всё выдумки. Достоверна одна лишь боль.

Лидди взяла из рук девочки заготовку и переделала всё сама. Ей не хотелось больше на неё давить. Вот бы и с ней так поступили в первый день на фабрике вместо того, чтобы стегать кнутом.

– Спасибо. Я справлюсь дальше сама, – девочка впервые что-то произнесла, говор у неё был непривычный, будто и не английский вовсе: со змеиной «с» и неправильными ударениями в словах. – Меня зовут Катажина, но можно просто Кася.

– Никогда такого имени не слышала. Катажи-ина, – Лидди попробовала новое слово на языке. – Красивое. Можно я буду так тебя называть?

– Угу.

Впереди ещё было много часов работы. И за это время надо было решить, стоит ли дружить с новенькой. Лидди не хотелось ни к кому привязываться на фабрике, чтобы, если вдруг удастся сбежать, ни о ком не жалеть. Но, разглядывая Катажину, ей вдруг захотелось её защитить и всё-всё показать. Когда-то то же самое сделал для неё Сэм. Ей повезло, но вдруг этой девочке так не повезет. В тот момент Лидди решила, что пора заводить друзей.

Когда прошел ужин, и все расходились по комнатам, она тихо спросила:

– А где ты спишь? Тебе дали кровать?

Катажина покачала головой.

– Значит можешь спать со мной. Коек на всех не хватает.

Смотритель погасил лампу, и Лидди впервые не было так холодно на сырых простынях, напоминающих на ощупь раскатанное тесто. Даже летом их комната не нагревалась. Окно было слишком маленьким, чтобы пропустить солнечный свет.

Катажина, отвернувшись к стене и держа руку на сердце, стала читать молитву. Лидди пыталась прислушаться, но не разобрала ни слова, а потом поняла, что это и вовсе не английский. Скорее смесь нескольких языков, один из которых она уже некогда слышала. На нём говорили эмигранты из ремесленного квартала в Хаддерсфилде. Становилось ясно, почему новенькая была такой немногословной: английский ей не был родной.

Когда Катажина замолчала, Лидди тихонечко ткнула её пальцем и прошептала:

– А ты их запомнила?

– Кого?

– Ну этих мерзавцев-похитителей.

– А то.

– Как я выберусь из этой чёртовой фабрики, обязательно им отомщу. Заставлю шить проклятые наволочки пальцами ног. Вот бы только знать, где их искать.

– Двое из них я узнала, – спокойно сказала Катажина, будто и не понимая, что перевернула этими словами весь мир своей соседки. – Братья-ирландцы. Сыновья пьяницы-Маки.

– А откуда они?

– Они все отсюда. С Лидса.

Три недели назад. Лондон, 1888 год

– А тот мужичок на тебе взглядом дырку прожёг, подруга. Нравятся, видно, ему похудосочнее, – громко произнесла уличная девка Китти, улыбаясь во весь рот.

– Тише, а то услышит.

– Ну и пусть. Может, сам подойдет.

В пабе светились ярко-жёлтым светом люстры, слышался звон стучащих друг о друга никелевых кружек, тенор запевал без инструмента старую шотландскую балладу про Барбару Аллен и её трагическую любовь:

О мать моя, заправь кровать

Помягче и поуже,

Раз умерла любовь моя,

Я завтра умру тоже.

Когда песня закончилась, посетители разразились громким хохотом. За одним из столов разбился стеклянный стакан, и гогот стал только объёмнее. Лидия познакомилась с Китти всего полчаса назад, но они уже успели стать закадычными подругами. Короткое платье, из-под которого видны щиколотки, слишком резкие духи, напудренное добела лицо и потекшая краска для ресниц – все эти приметы тут же давали понять, что перед вами далеко не леди. Китти великодушно согласилась ввести свою новую знакомую в мир разврата и раздавала полезные советы: