Нахожу в кармане пальто темные очки, водружаю их на нос — глаза бы мои не глядели на этот мир и заплаканный, смазанный в реальности день, — и смело шагаю за ворота колледжа.

Не выпуская из поля зрения ориентиры — таблички с номерами домов и названием улицы, — я, задыхаясь и утирая пот со лба, добираюсь наконец до остановки. И мозги включаются.

Зная трусливую двуличную натуру Милы, Кэт наверняка уже в курсе моего выпендрежа в курилке и довольно потирает лапки. Теперь отступать некуда — у меня есть ровно месяц на то, чтобы раскрутить Святошу на признание в любви и секс. Я должна буду в лепешку расшибиться, но предоставить общественности доказательства. В противном случае оболочка отмороженной девицы улетучится, и я окажусь беззащитной...

Вот только как я это сделаю???

Растерянно переступаю с ноги на ногу. Голова кружится. Судорожно пытаюсь припомнить, что же двигало мной в моменты, когда я в дурном азарте билась об заклад, но не могу.

Господи, что я вообще творю?..

Проступают едкие, бессильные слезы.

С остановки меня забирает мама — в кои-то веки я могла бы не тревожить ее по пустяку, но Кэт слямзила последнюю сотню, не оставив денег даже на проезд. Сотню не жалко, жаль кошелек ручной работы, купленный мамой и Андреем на блошином рынке в Париже — я сама обвязала его кружевом. Он был красивым.

Всхлипываю и на негнущихся ногах ковыляю за мамой: до коттеджного поселка полчаса прогулочным шагом, и мы гуляем, вдыхая влажный вечерний воздух.

— Не расстраивайся. — Мама останавливается, заправляет мне за уши розовые патлы и поправляет шляпу, и я вдруг начинаю реветь. — Такова жизнь — потеряла тут, значит, в другом месте приобретешь! Не переживай из-за этого, ладно? Никогда ни о чем не жалей! Скоро все наладится...

Я киваю.

Я люблю свою маму, вижу в ее глазах огромное беспокойство и тут же отвожу взгляд.

Почему я такая, почему не могу быть нормальным человеком и поступать правильно?!

***

Поджав ноги, я сижу на мягкой кровати и пялюсь в экран ноутбука, лежащего на коленях. Ладонь греет огромная чашка с изображением Дарта Вейдера — в ней притаился черный, как ночь, кофе, а тусклый светильник отвоевал у настоящей черной ночи кусочек уюта.

Закусив губу, упрямо ищу в интернете любые упоминания о Святоше, но у этого кадра, похоже, нет страниц в соцсетях, и нет никакой возможности узнать, с кем он дружит, чем живет и интересуется.

И какую роль рядом с ним мне придется играть.

В сердцах грохаю чашкой о тумбочку и сбрасываю с плеч плед. Оглядываюсь, и притихшие предметы, совсем недавно ставшие мне друзьями, обступают меня в молчаливом сочувствии.

Придется импровизировать, а я в этом не сильна.

Встаю и иду к окну, влезаю на подоконник, прислоняюсь лбом к прохладному стеклу.

В мертвом дачном массиве воют одичавшие собаки, ветер шуршит кронами тополей, столпившихся над заброшенными участками, где-то вдали шумят моторами машины.

Свет окна родительской спальни выхватывает из маслянистой тьмы часть стены неприступного забора — ровные ряды кирпичной кладки.

Взгляд скользит выше — а там... небо. Сияющее миллионами звезд.

Перехватывает дыхание, учащается пульс.

Возможно, мальчик, живший здесь когда-то, черными глубокими ночами тоже смотрел в это небо. О чем он размышлял в оглушающей тишине, о чем мечтал?

Мне кажется, мы могли бы понять друг друга: ведь вещи, некогда принадлежащие ему и оставленные здесь, так красивы.

Прерывисто вздыхаю, но неясное томление в груди не позволяет избавиться от нехватки воздуха.

Когда-нибудь мы встретимся и внесем в жизни друг друга новые краски.