Я еще пару минут бодрюсь — шумно вдыхаю и кусаю губы, но эмоции прорывают дамбу. Подбородок по-старушечьи трясется, слезы душат, голова вот-вот лопнет.

Глупая пустая голова.

Разрозненные невнятные мысли кружатся вихрем мятых бумажек, смешиваются и шумят, но не дают ухватиться за смысл.

Он поцеловал меня, вот черт... Вот черт!

Его поцелуй был морозным, как мятная жвачка, и обжигающим, как чай с имбирем. Он подарил мне такие невозможные, острые и яркие оттенки света, что я до сих пор ослепленно зажмуриваю опухшие глаза.

Этот поцелуй был красивым... Как и сам Свят.

В воздушные нежные образы вклинивается черный гудящий рой проблем.

Он первым проявил инициативу, значит, я близка к выигрышу. Но мне противно об этом думать.

Тереблю край покрывала с кистями и бодаю стену упрямым лбом.

Погано, что я опозорилась перед ним и впала в истерику. Он понял — я не в порядке, но повел себя так искренне и так душераздирающе красиво!

Я всхлипываю и, растянувшись на спине, гляжу в темный потолок. Шок притупляется, отпускает, уходит... Только разбитые колени саднят, да сердце трепещет, как яркий цветок на ветру.

Теперь я знаю, почему Свят такой. Все верно — он глубоко несчастный и одинокий, но чистый.

Его огонь, бушующий за ледяными стенами, сожжет любого, кто рискнет подобраться слишком близко. Он уже опалил меня.

Так... могу ли я надеяться на продолжение? Может, он станет для меня той самой спасительной бабочкой и выведет за собой туда, где мне наконец будет хорошо?

Руки, ноги и низ живота наливаются свинцом.

Мне все же нужно выиграть спор.

Но не ради победы над Кэт, а ради ночи с ним...

Мама стучится и приглашает меня к столу, и я выныриваю из хаоса в простой, привычный полусонный мир.

Стягиваю безвременно погибшие колготки и крутое винтажное платье, тону в безразмерной, обалденно пахнущей футболке Славика и спешу на зов — из столовой доносятся невероятные ароматы, и рот наполняется слюной.

Стоя у духового шкафа, мама буравит меня усталым напряженным взглядом, и я, вскинув руки, падаю в плетеное кресло:

— Правда все нормально, ма. Никаких приступов, и он меня не обижал. Мы просто гуляли по заброшенным дачам.

— По заброшенным дачам? — изумленно пищит мама, ее брови взлетают вверх, а глаза транслируют ужас. Кажется, я снова сделала что-то не то...

— Регина, ты не знаешь этого мальчика достаточно хорошо, — увещевает мама. — Ты не знаешь, что у него на уме. А если, не дай бог, что-то случится, где нам искать тебя? На заброшенных дачах?

Скорбно киваю, но не чувствую за собой вины.

Потому что я знаю его.

Знаю, поэтому и доверяю.

У Свята красивая душа — как у мамы и Андрея. И мой сводный брат, вероятно, тоже чист душой.

История Свята даже немного перекликается с историей Славы, но есть одно большое но — в отличие от него, мой неведомый сводный брат несправедлив к отцу.

Маме всегда приходилось со мной нелегко, но Андрей, навещая нас в нищете оклеенной театральными афишами комнаты, выслушивал меня и искренне вникал в проблемы, а его напутствия всегда достигали моих неправильных мозгов. Отчим, единственный во всем мире, помогал мне и маме, с его помощью я смогла попасть к крутым специалистам-мозгоправам, каких не было в нашем городке. И предстоящая вторая ступень реабилитации тоже стала возможной.

Он как никто беспокоится и о сыне — по сей день часто звонит бывшей жене и самому Славе, но они не отвечают или бросают трубку.

Тогда Андрей становится бледным, молчаливым и задумчивым, и оттаивает только в присутствии мамы.

Мне обидно за Андрея. И очень хочется вразумить сводного брата.