Мила тогда не очень поверила в реальность помощи от какого-то благотворительного фонда, но все равно – она была благодарна журналисту хотя бы просто за сочувствие.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Милы (скорее всего, рано или поздно Плейшнер все-таки додавил бы девушку своими издевательствами и попреками), если бы двадцатого апреля 1994 года она не принесла Некрасову-Скрипнику настоящую тему…

Плейшнер ее тогда к себе на квартиру дернул – передал через быков, чтобы явилась к вечеру. Люда и подъехала к нему, а Некрасов не один был, у него Моисей Лазаревич Гутман сидел, что-то объяснял с какими-то бумажками в руках тоскливо кивавшему невпопад Плейшнеру, который в разных экономических и административных тонкостях разбирался слабо.

Мила, можно сказать, своим приходом просто спасла Скрипника от наседавшего на него «главбуха» – Плейшнер обрадовался, как ребенок, что появилась возможность «сменить пластинку» на более понятную и знакомую:

– О! Явилась – не запылилась, тунеядка мокрощелистая. Слышь, Моисей – ты глянь на нее! Нафуфырена так, что аж в зенках рябит, а работать при этом не желает… Раньше таких, как она, граждане начальнички за сто первый высылали, а теперь их совсем воспитывать некому… Я вот только иногда пытаюсь ей мозгов в башку вложить – все без толку… И что за молодежь такая пошла, лишь бы жрать и ебаться, а рогом в стену пусть за них дядя упирается… Слышь, Моисей, не желаешь запустить ей под шкурку шершавенького? В воспитательных, так сказать, целях?

Гутман поправил золотое пенсне на переносице, внимательно осмотрел Милины колени, потом вздохнул и сказал с раздражением:

– Нет-с, Григорий, уволь… Я бы хотел все же договорить свой вопрос, потому что потом с кого будут спрашивать – с Моисея, а Моисей предупреждал заранее, что чудес с деньгами быть не может, потому что они не мыши и сами не размножаются…

– Ладно, – обреченно кивнул Плейшнер. – Давай добазарим.

Он раздраженно зыркнул на Люду и рявкнул:

– Чего лупалы выкатила? Скидывай клифт!

Мила торопливо кивнула, но перед тем, как начать раздеваться, вдруг вытащила из кармана жилета ксерокопии каких-то бумаг:

– Григорий Анатольевич… Я… Вот, посмотрите, может, вам интересно будет…

Она протянула бумаги Некрасову, тот машинально взял их в руки, глянул тупо, а потом с сердцем швырнул на стол:

– Ты че, девка, совсем от безделья башкой склинилась? Малявы какие-то сортирные мне впариваешь… Мне че – с ними на очко сходить?!

Люда вся съежилась и торопливо начала раздеваться, а Моисей Лазаревич, которому бумаги, брошенные Плейшнером, упали под нос, вдруг сказал:

– Минуточку, Гриша, минуточку…

Плейшнер удивленно посмотрел на «главбуха» – Гутман перебирал бумажки с явным интересом, что-то шепча себе под нос… Чутью Моисея Лазаревича Некрасов доверял почти безгранично, потому что считал Гутмана чуть ли не гением по части разного рода «разводок» и «напарок»… Ежели старик начинал водить носом – значит, нос этот чувствовал запах денег…

Наконец Гутман поднял глаза на Милу, оставшуюся к тому моменту уже в одних только туфлях и чулках:

– Ты где это взяла, деточка?

Люда, глотая слова, начала объяснять, что у нее накануне был клиент, который потащил ее в гостиницу «Москва», – паренек этот вроде как из коммерсантов, в порту где-то шустрит… В фирме, которая то ли «ТКК», то ли «ДТК» называется… Парнишка, когда ее подснял, уже был прилично «нарытый», а в «Москве» – совсем набухался, смочь ничего не смог, тогда хвастаться начал, бумажками тряс… Говорил, что скоро фирма его шикарное дельце со шведской водкой «Абсолют» провернет, которая по документам в Узбекистан должна пойти, а на самом деле в Питере продаваться будет… А пареньку этому после того, как все прокрутится, ровно три коробки этого «Абсолюта» обещали, потому как он в фирме человек не последний… Скорее всего, парнишка этот просто бахвалился с пьяных глаз, но Мила, помня наставления Григория Анатольевича, отксерила на всякий случай бумажки прямо в гостинице, пока клиент придремнул…