Но на самом деле до оккупации Соединенными Штатами Ирака в 2003 году, в результате которой шиитские теократические устремления получили мощный импульс, феномен фундаментализма находился скорее в стадии заката. Даже в Иране стал громче звучать голос умеренных представителей теократического режима, критикующих жесткий догматизм и «социальную цензуру» имамов. Через 20 лет после фундаменталистской революции доминирующие позиции в общественных обсуждениях в этой стране все в большей степени захватывают политические и теологические реформаторы. Хотя общий контекст, в котором разворачиваются дебаты о будущем Ирана, все еще определяется свойственным теократии слиянием политики и теологии, идейное состязание постепенно смещается в сторону сужения сферы религии и расширения рамок свободного выбора. В течение 1999 и 2000 годов общественная жизнь Ирана протекала под знаком громких публичных судебных процессов над несколькими видными духовными лицами, которые, принимая деятельное участие в политических обсуждениях, открыто выступали за уменьшение религиозного контроля над политической жизнью, призывая, в частности, признать гражданское право на критику теократии. Их взгляды вызывали широкое сочувствие в кругах иранской интеллигенции.

Пока не ясно, какова будет дальнейшая эволюция Ирана, но дни фундаменталистской теократии в этой стране сочтены. Она уже вступила в «фазу термидора». А без Ирана фундаментализм в других обществах лишится оплота, который имеет в лице этого государственного режима. Фундаменталистские движения способны создавать серьезные осложнения (как в Пакистане) и вносить вклад в обострение внутренних конфликтов (как в Судане), они могут быть причастными к отдельным террористическим акциям за рубежом (как в Индонезии) или становиться очагами сопротивления иностранной оккупации (как в Ливане и затем в Ираке). Однако им недостает внутреннего потенциала и исторической значимости, без которых этим движениям не удастся надолго сохранить политическую привлекательность в глазах сотен миллионов молодых мусульман, начинающих проявлять интерес к политике.

Исламский фундаментализм по своей сути реакционен – и в этом источник как его кратковременной популярности, так и его долговременной слабости. Его позиции наиболее сильны в самых изолированных и отсталых уголках мусульманского мира, будь то районы разрушенного советскими войсками Афганистана или цитадели ваххабизма в Саудовской Аравии. Однако молодое поколение мусульман, как бы ни воодушевляли его горькие обиды на внешних врагов или гнев против лицемерия собственных правителей, вовсе не безразлично к соблазнам телевидения и кино. Идея разрыва с современным миром способна привлечь лишь фанатичное меньшинство. Подобный долгосрочный выбор не пригоден для всех тех, кто вовсе не склонен отказываться от преимуществ современной жизни. Большинство людей хотят перемен, но лишь таких, которые отвечают их собственным чаяниям.

Но зато исламскому фундаментализму удается разжигать антизападную ксенофобию, которая и есть основной источник его политической жизнеспособности. Однако стоит отметить, что за пределами шиитского Ирана и оккупированного Израилем Южного Ливана с их весьма специфическими условиями только опустошенный советской интервенцией Афганистан и часть Судана оказались в руках крайне реакционных и радикально антизападных фундаменталистов. Если Соединенные Штаты не проявят осторожность, то же может случиться и в некоторых районах Ирака. Попытки же фундаменталистов взять власть в таких светских мусульманских государствах, как Египет, Алжир и Индонезия, были в целом пресечены; да и более консервативные режимы, формально избравшие религиозно-исламский путь самоопределения, например правительство Марокко или придерживающиеся более догматичной традиционной ориентации власти Саудовской Аравии, оказались способны противодействовать росту политического влияния религиозного фундаментализма.