Заняв престол, “Димитрий Иванович” (1605–1606) оказался в сложном положении. Посулив всем “благоденственное житие”, он не мог выполнить все обещанное: передать будущему тестю, польскому сенатору Юрию Мнишеку, Новгород и Псков, отменить крепостное право. В результате осложнились отношения с Речью Посполитой. Льготы получили лишь крестьяне Комарицкой волости и путивльские горожане, первыми признавшие царя. Землевладельцы получили разрешение возвращать крестьян и холопов, бежавших после 1600 г. Московские бояре, прекрасно знавшие, что царь – самозванец, стали просить у польского короля Сигизмунда III его сына на московский престол.
Лжедмитрий пытался уйти от этих осложнений: готовился к большому походу на Крым и получил поддержку служилых людей южных уездов. Он был храбр, молод, энергичен, но явно не “вписывался” в образ “природного” царя, постоянно задевал национальные и религиозные чувства подданных: окружал себя иноземцами, не спал после обеда, не ходил в баню, собрался венчаться с “гордою полячкой” Мариной Мнишек накануне постной пятницы. Есть сведения о готовившейся им секуляризации церковных земель. Поползли толки, что и этот царь “неистинный”. В таких обстоятельствах боярам во главе с Василием Шуйским легко удалось организовать заговор и возмутить толпу: во время начавшегося в мае 1606 г. в Москве восстания царь был убит.
Новым царем “выкрикнули” главу заговора князя Василия Ивановича Шуйского. Князь Василий был избран на царство не в последнюю очередь потому, что имел к этому времени репутацию страдальца за правду. Он едва ли не единственный подвергся репрессиям в короткое правление самозванца по “политическим” мотивам. Ведь в 1591 г. он в качестве главы следственной комиссии утвердил заключение о гибели царевича Дмитрия в Угличе в результате несчастного случая.
После воцарения самозванца ему пришлось опровергнуть свое давнишнее заявление. Но как-то на пиру боярин в ближнем кругу проговорился, что настоящий царевич и впрямь в Угличе “помре”. О его “непригожих речах” донесли Лжедмитрию (по слухам, доносчиком выступил знаменитый архитектор Федор Конь), и Шуйский угодил в опалу, хотя и ненадолго.
Вступая на престол, он дал “крестоцеловальную запись” – первое в нашей истории юридическое обязательство государя перед подданными.
…И поволил есми яз, царь и великий князь Василий Иванович всеа Русин, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом з бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен и у детей не отымати, будет которые с ними в мысли не были, также и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертные вины, и после их у жен и у детей дворов, и лавок, и животов не отымати, будут они с ми в той вине неповинны; да и доводов ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное християнство без вины не гибли… На том на всем, что в сей записи написано, яз царь и великий князь Василий Иванович всеа Русин, целую крест всем православным християнам, что мне, их жалуя, судити истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругам никому в неправде не подавати, и от всякого насильства оберегати.
(Собрание государственных грамот и договоров. Т. п. № 141. С. 299–300)
Но попытка “общественного договора” успеха не имела. Шуйский был царем именно “выкрикнут”, то есть избран наскоро созванным “собором” только из московских людей, без призыва депутатов из провинции. Десятки городов и уездов не признали “боярского царя”: для них “истинным” государем оставался Дмитрий. Шуйский оказался на редкость неавторитетным (как сказали бы сейчас, “нехаризматичным”) правителем. Он был искушен в придворных интригах, но оказался бездарным полководцем и вероломным политиком; его вместе с братом обвиняли в отравлении племянника, молодого и талантливого воеводы Михаила Скопина-Шуйского.