И Антон отчетливо вспомнил, как пару лет назад встречали Новый год на такой вот фазенде, точнее – на полноценной ферме чьих-то родителей; они с Анькой ходили в сарай гладить лошадь с умными глазами; месяца через три услышали новость, что ферма вскоре сгорела дотла (подожгли) вместе с лошадью. Она сгорела.

Отец тем временем переодевался. Выйдя на самую середину пустого бетонного пространства, он скинул рабочие штаны и фуфайку, в которых мало чем отличался от любимых своих «чучмеков», и теперь возился, тускло позвякивал пряжкой ремня.

А он уже сдает, вдруг подумал Антон и сам же испугался кристальной ясности и естественности этой мысли, этой истины; ему в школе все говорили: ой, у тебя такой молодой папа. (Пока папа присутствовал.) И потому сейчас – почти ужаснулся фактуре старого кожаного дивана: бугры; кожа грубо утягивается куда-то под мышки.

– Че смотришь? – спросил отец, не оборачиваясь.

– Ты не носишь трусов, хипстером, что ли, стал? – посмеялся Антон, как будто пощадив его.

– Да вот же! – Отец потряс плавками и тоже смеялся. – Смотри-ка, слова какие, ишь, дряни западной нахватались!.. А ты что, переодеваться не будешь?

– Я так доеду.

Закончив, он достал из кармана обручальное кольцо, почти демонстративно – почти втиснул в него палец, но потом (это точно уже демонстративно) убрал обратно в карман.

– Ладно, поехали так, как будто еще холостые мужики, да?.. Кольца-то вы купили с Анькой?

– Да еще четыре месяца же.

– Ты ей так не ответь, жених!..

«Ты зато у нас жених со стажем».

И разумеется, когда вырулили из кустов, начались обычные стенания на тему «как ты ездишь в этой девчачьей таратайке»; отец будто бы специально расправился весь, чтобы едва не упереться темечком в потолок. Антон усмехнулся и прибавил радио. Скучает по своей любимой игрушке, да. Но вообще, строго говоря, с этим внедорожником как-то сразу не повезло. Антон видел «BMW» только однажды, в первые дни, когда отец, надутый от гордости, заехал за ним на работу, – и надо же было такому случиться, что именно тогда, пока они сидели в ресторане, ему в полстекла налепили круглую наклейку «Я паркуюсь как хочу». Ему и еще парочке машин на том же тротуаре. О, это надо было слышать. Как он орал!.. Минут тридцать. Столько ушло на отскребание. Травмировать новенькое стекло чем-нибудь острым, естественно, было нельзя, а эта хитрая штука так просто не отлеплялась – только кусочками, чешуйками, как советская переводная картинка.

– Давай ты скреби теперь, ногти-то зря отрастил, что ли? – бушевал отец. – Погодь, дворники надо включить, чтобы отмокло…

Особенно его, всесильного и непобедимого, бесила публичность унижения: на них таращились прохожие и официанты из окна ресторана.

– Уроды!.. Они что, не видели?! Боятся выходить… Всего, сволочи, боятся… Ниче, я позвоню хозяину этого места, разгонит всю эту шушеру в двадцать четыре часа…

Он не знал, на ком сорваться.

– Суки… Я все равно узнаю, кто это… Креативная молодежь, блин… Они у меня завтра будут плакать кровавыми слезами… Понавезли наклеек из Москвы, ур-роды малолетние…

Дряни западной нахватались.

Впрочем, когда от круга остался лишь полупрозрачный, подобный привидению след, отец – непонятно отчего и мгновенно – повеселел. Как обычно.

– А все равно они боятся.

– Кто, официанты?

– Не… Смотри, они же не решаются клеить со стороны водителя. И правильно. Их же тогда вообще начнут убивать на месте…

Они выехали с проселка на трассу: теперь можно было открыть окна (пыль все равно скрипела в механизмах); теперь их не швыряло в сторону от грязных «КамАЗов», покоряющих жестокий грунт, как марсоходы Красную планету.