Воссоединенная и снова обретшая уверенность в себе Германия создавала дополнительный стимул для нового витка европейской интеграции, а спустя недолгое время и для расширения НАТО. Вряд ли можно было сомневаться в том, что Европа, включающая возрождающуюся Германию с сильным американским присутствием, скоро охватит и прежнюю Восточную Европу. Тревожило лишь одно: будет ли процесс приспособления к этой новой реальности таким же на удивление мирным, принимая во внимание нарастающие волнения в Советском Союзе. Эта неясность усиливала возраставшее внутреннее напряжение в послетитовской Югославии, которая, как и Советский Союз, была многонациональным государством с доминирующим положением одной национальности.

В таком контексте понятие «новый мировой порядок» стало для Буша средством поиска традиционной стабильности. Предотвращение распада Советского Союза или Югославии стало приоритетной задачей для администрации Буша, о чем она не склонна была заявлять публично. Позднее Буш в отчете об итогах своего президентства не признал своих усилий по сохранению Советского Союза.

Недооценив потенциал насилия в Югославии и переоценив жизнеспособность ее федеральной системы, сохранявшейся только благодаря уже ушедшему из жизни маршалу Тито, администрация Буша была застигнута врасплох эскалацией кризиса в этой стране. Неспособность Югославии пересмотреть полномочия центрального правительства стала причиной лобового столкновения между доминирующей Сербской Республикой и двумя ключевыми членами федерации – Хорватией и Словенией. Их декларации независимости в июне 1991 года привели к скорому сербскому вторжению и, как следствие, к длительной и кровавой войне.

Из-за этих событий усилился страх администрации Буша по поводу того, что Горбачев утратит контроль за процессом распада советского блока и что его перестройка перейдет в насилие в самом Советском Союзе. Возможно, главным здесь было то, что Буш недооценил подлинную глубину проявлений антирусского национализма со стороны других национальностей в условиях расшатанного государства и поддался соблазну считать Советский Союз синонимом России.

(Представление о том, что в Советском Союзе сформировалась советская нация, особенно закрепилось среди бюрократии Государственного департамента. Как помощник президента в конце 1970-х годов, глубоко убежденный в том, что многонациональный характер Российской империи был ее ахиллесовой пятой, я предложил скромную закрытую программу, направленную на поддержку стремлений нерусских национальностей Советского Союза к независимости. Но ведущие эксперты Госдепа по советским делам убедили государственного секретаря в том, что в действительности «советская нация» как мультиэтническое множество, подобное Америке, стала уже фактом и что такая программа была бы контрпродуктивной. Программа все-таки стала осуществляться.)

Ошибочные представления администрации по этому вопросу нашли свое отражение в снискавшей дурную славу речи президента Буша, с которой он выступил в августе 1991 года в столице Украины и которую ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Уильям Сафир безжалостно назвал «котлетой по-киевски». Эту речь тысячи украинцев слушали в надежде, что их стремление к независимости найдет поддержку у президента ведущей демократической страны мира. К своему огорчению, вместо этого они услышали, что «свобода и независимость – не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, при этом заменяя уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти».