– Вы слишком много говорите, – нетерпеливо, однако сохраняя вежливый тон, вставил Сперлинг.

– В самом деле? – Вулф покосился на него. – Тогда говорите вы. – Он кивнул мне: – Блокнот, Арчи.

Шахтер подождал, пока я положил перед собой блокнот и открыл на чистой странице, потом энергично заговорил, для начала освежив в моей памяти буквы алфавита.

– Л-у-и-с Р-о-н-и. В телефонной книге Манхэттена есть номер его адвокатской конторы и домашний, квартирный… собственно, все это есть здесь, – он указал на пухлый конверт, который раньше бросил на стол перед Вулфом. – У меня две дочери. Медлин двадцать шесть лет, Гвен двадцать два. Гвен – девочка толковая, год назад с отличием окончила престижный колледж, она совершенно в здравом уме, но уж больно любопытна, на все у нее есть свое мнение, никто и ничто ей не указ. Жизнь пока не огрела ее пыльным мешком по голове, и она еще не понимает, что право на независимость надо заработать. Конечно, ее возрасту свойственно романтическое восприятие мира, но в этом своем восприятии она переходит все границы, и я думаю, что Рони ее привлек именно репутацией защитника слабых и обездоленных, каковую он приобрел, спасая преступников от заслуженного наказания.

– По-моему, его имя мне встречалось, – пробормотал Вулф. – Да, Арчи?

Я кивнул.

– Мне тоже. Пару месяцев назад судили женщину, она продавала собственных детей, так вот, вытащил ее именно он. Видимо, он на пути к громкой славе.

– Или к тюрьме, – бросил Сперлинг, и ничего ангельского в его тоне не было. – Пожалуй, я с самого начала это дело прошляпил, а уж моя жена – точно. Эта ошибка стара как мир, но ее совершают все родители. Мы даже сказали ей и ему тоже, чтобы в нашем доме он не появлялся, – вам, конечно, ясно, какая последовала реакция. Она пошла на единственную уступку – едва ли ради нас – взяла себе за правило возвращаться домой засветло.

– Она беременна? – поинтересовался Вулф.

Сперлинг оцепенел.

– Что вы сказали? – голос его вдруг отвердел, стал тверже самой твердой руды. Он не сомневался: такая сила сомнет Вулфа, заставит сделать вид, что он вообще не открывал рта, но не тут-то было.

– Я спросил, беременна ли ваша дочь. Если этот вопрос не имеет значения, я его снимаю, но нелепым его не назовешь – разве что для вашей дочери не указ даже закон природы.

– Она – моя дочь, – повторил Сперлинг тем же непоколебимым тоном. Потом вдруг смягчился. Мышцы лица расслабились, и он засмеялся. Смеялся в голос, заразительно Но через мгновение взял себя в руки. – Вы слышали, что я сказал? – вопросил он.

Вулф кивнул.

– Если я могу верить своим ушам.

– Можете, – Сперлинг снова улыбнулся на ангельский манер. – Наверное, дочь – это слабое место любого мужчины, но имейте в виду, меня любым мужчиной не назовешь. Насколько я знаю, моя дочь не беременна, случись такое, она немало подивилась бы. Дело в другом. Примерно месяц назад мы с женой решили исправить содеянную ошибку, и она сказала Гвен: пусть Рони приходит в дом, она может приглашать его, сколько хочет. В тот же день я пустил по его следу Баскома. Да, я не могу доказать, что он коммунист, иначе я не пришел бы к вам, но я абсолютно в этом уверен.

– Откуда такая уверенность?

– Я слышу, как он говорит, я его вижу, знаю его методы работы… кое-что вы увидите в отчете Баскома…

– Но у мистера Баскома нет доказательств.

– Нет. Нет, черт возьми.

– А кого вы считаете коммунистом? Либерала? Умничающего интеллектуала? Члена партии? Насколько надо быть левым?

Сперлинг улыбнулся:

– Зависит от того, где я нахожусь и с кем разговариваю. Иногда этот термин применим к любому, кто левее центра. Но, говоря с вами, этот термин я применяю без отклонений. Я считаю, что Роли – член коммунистической партии.