А что мы видим в той части себя, где можем наблюдать возмущение? Конечно, мало кому удается достигнуть такой глубины самосознавания. Однако если мы вдумаемся, то станет очевидно: вначале, углубляясь внутренним взором в себя, мы созерцаем свой разум. Конечно, он может подменяться весьма разнообразными проявлениями, вроде мышления или переживаний. Но в основе все же разум.

И он как некая пленка, наброшенная на наше сознание, значит, прикрывающая ту глубину, которой наше сознание распахнуто в мир. Где-то на другом конце сознания происходит восприятие этого мира, и оттуда поступают раздражители. Иногда они внешние, вроде поступков других людей. Иногда внутренние, вроде ощущения голода из тела или чувства любви из души. Но все они должны вступать во взаимодействие с разумом, если мы хотим их использовать или перевести в действие. И что мы в таком случае видим в наблюдении?

Некое исходное состояние разума, которое нам кажется ясным в силу своей привычности. А затем, когда произошло взаимодействие с раздражителем, разум превращает его в задачу и принимается ее решать. И тогда мы видим разум в работе. Редкие мгновения!

Но случается, что разум не может решить задачу, в силу, скажем, противоречивости наших внутренних установок. К примеру, девушке очень хочется, чтобы гость обратил на нее внимание, но надо быть скромной и избегать мужчин. Он обращается к ней, может быть, делает ей комплимент, и она смущается. Это так привычно! Но что при этом происходит?

Разум не может решить противоречивую задачу однозначно, он создает два решения одновременно, они накладываются друг на друга, и прежняя ясность и прозрачность разума уходит. Он стал мутным. Девушка смутилась, ее рассудок помутился. Что значит, разум перестал обеспечивать человека средствами для действий.

Почти то же самое происходит и при возмущении. Нечто поднимается из глубин меня, проходя сквозь сознание, и воздействует на разум. Разум мутится или, как говорят, помутилось в голове. И если давление продолжается, разум отключается, уступая место тому, что поднялось из глубины. И теперь оно вместо разума. И оно действенно, как стихия или древние боги.

Получается, что возмущение – это совсем не то, что заставляет меня действовать. Это как раз то, что мешает действовать стихии, что пытается удержать ее хоть как-то управляемой, хотя бы высказать ее в словах.

Возмущение – это следующая ступень сдержанности. А значит, искусство, близкое к обузданию. Им нельзя пренебрегать – его надо освоить, как еще одно искусство древнейшей йоги, сопоставимое с тапасом Вед или Топухом мазыков.

Сдержанность никак не может относиться к возмущению. Нельзя сдерживать мутность разума, хотя разум можно приводить в порядок, убирая муть и восстанавливая его работу. Но это не сдержанность.

А возмущение – это имя и для расстройства разума и для причины этого расстройства. Но если мы представим себе возмущение образно и увидим его как пленку разума, которую пытается прорвать некая сила, то примем, что возмущение сдерживает эту силу. Сила рвется сквозь разум, разум мутится, но держит. Так что точнее было бы посчитать возмущение одним из состояний разума, а именно таким, в котором разум, как действительная пленка, растягивается, мутится, но держит давление.

При таком взгляде в русском языке появляется возможность для еще одной языковой игры. Когда мы говорим привычное: я чувствую, как рвется возмущение, – что мы имеем в виду? Что набухает некий пузырь, который вы не можете удержать? Или что некая пленка готова разорваться? При первом выборе мы имеем в виду то, что набухает под пленкой. При втором – саму пленку. Если мы хотим пройти дальше, нам придется избрать второй вариант, потому что возмущение не пытается вырваться.