И верхом Иван не ездил давно, увлекшись новеньким германским мотором с поднимающейся крышей. Скачка разжигала удаль, наверное, ту саму, о которой говорилось в сказках – молодецкую.

Дед до сего дня нес вдольские обязанности Левецких на себе. Однако приближалось тридцатилетие Ивана, и старшее поколение деликатно, но настойчиво напомнило ему о княжеском долге.

А уж Любушка собственное свое любопытство, раньше сдерживаемое ввиду воспитания, все на волю выпустила. Только и слышно было в городском доме Левецких перед отъездом, что надлежит Ванечке непременно взять с собой сестренку: за прислугой присматривать, домом ведать, а то пропадет Иван в сельском имении, непременно пропадет на сухих харчах и без уюту.

Иван был не против. Наоборот, его цели совпадали с дедовскими. Совпало все: и в родные места вдруг потянуло – не иначе как в тридцать лет и вправду какие резервы в организме княжеском открыло, и долг семейный – от него не убежишь, нагонит. И кое-что по делам личным выяснить полагалось.

Любушке он обещал, что как устроится, так и вызовет ее к себе. Сельский воздух пойдет ей на пользу, вон она какая бледненькая да вялая. В Петербурге из всего жалкого света, что земли достигает, людям почти ничего не достается – все впитывает серый влажный камень. Доктор велел солнечные ванны принимать на морях, а когда дед еще туда выберется, к морю-то?

Вот только в качестве хранителя Равновесия Приречных земель, посредника между Вдольем и Поперечьем, княжич представлял себя с трудом.

Дед говорил, что кровь сама откликнется, подскажет, сетовал, что дела государственные не дают ему регулярно посещать поместье. Он бывал в «Удолье» четыре раза в год, сам с Поперечьем не общался в силу далеко не младых лет. Зато привечал местных ведунов и ведуний, осуществлял, выражаясь модным словом, удаленный контроль.

Ивану же захотелось самому прикоснуться к семейной легенде, почувствовать древнюю связь с лесным народом, коему он приходился дальним-предальним родичем.

Он усадил за стол камердинера Игната, парня из местных, чья бабка как раз и была местной ведуньей, заставил парня нанести на карту основные места обитания водяных, русалок и леших. Пора было объехать лесное царство… свое царство.

… Вот показалась река Велеша. Застучал под копытами каменный мост. Иван спешился, привязал коня и спустился к воде.

Лег на живот, приготовился ждать, кусая травинку. И ждал-то недолго и почти без страха. Он все-таки вдольский князь, ему бояться не пристало.

Мелькнула в глубине омута золотистая тень, ударил о воду изумрудный рыбий хвост, окатив Иванами брызгами, рассыпался над Велешей-рекой звонкий девичий смех...

И сердце Ивана все-таки сбилось с ровного ритма, забилось чаще…

***

… Водяница высунулась из воды, поведя обнаженными плечами, подплыла ближе. Пухлые ручки она сложила на выбеленных водой корнях ивы, румяную щечку подперла ладошкой, лукаво разглядывая гостя.

Длинные косы струились по воде. Река расплетала их, пока не расплела, и русые пряди зажили своей жизнью, играя в зеленоватых потоках.

Иван старался не пялиться на сдобные стати русалки, кои она нарочно выставила из воды напоказ. «Хитры, свирепы, опасны, — говорилось о водяницах в старом трактате-наречении. — До мужского полу охочи, однако бойся лукавых русалочьих чар, вдольский витязь, ибо расплата за грех – смерть твоя».

Левецкий задумчиво догрызал травинку. Не ему начинать разговор. Русалка знает, что провинилась. Пусть она и начинает.

— Не иначе как вдольский князь к нам пожаловал, — пропела водяница, наклонив голову к пухлому плечику. — Красив, молод, статен… Глаза, как вода в омуте, бездонны… зелены. Искупайся со мной, княжич. Лету конец, когда еще доведется наныряться, наплаваться. Придет стужа, скует льдом водные просторы.