– Вот это, смотри, горицвет-отведиглаз, – рассказывала матушка. – Говорят, колдуны его собирают по весне, берегут потом как зеницу ока. Это – птицемлечник[22], в нём надежда по ночам вызревает по маковому зёрнышку. А это – оживи-цветок[23]. Кто его запах вдохнёт – все тайны свои вы…

Царица остановилась, отвернула царевича от тропы. Испуганно прошептала:

– Не гляди, Ваня!

Но Иван вывернулся из матушкиных рук, посмотрел вперёд. В зелёных волнах лежал, вздрагивая, олень – бархатный, бурый, тёплый ещё. Закрыл глаза, будто спал. В рогах путались осенние травы, из шеи торчала стрела с царским опереньем.

– Мама! – ахнул Иван.

И тотчас послышался голос Милонега, незаметно подошедшего:

– Али ревёшь, девонька? Али плакать будущему царю пристало?

Иван открыл рот, хотел закричать, вдохнуть – и не смог. Царь кивнул кому-то; тотчас поднесли крохотный лук, как раз по руке Ивану. Милонег протянул лук сыну, подал стрелу.

– Ну-ка, покажи, чему тебя Елисей выучил.

Иван оттолкнул лук. Спрятался за мать.

– А ну! – грозно велел царь. – Стреляй!

Иван молча глянул на Яромилу. Та опустила глаза, подтолкнула его мягко:

– Ты ведь царь будущий, Ванюша. Как будешь охотиться, как воевать станешь, если лук в руки не хочешь брать?

Иван дёрнул головой.

– Не хочу охотиться! Не стану воевать!

Кулаком отёр лицо и кинулся прочь сквозь бурелом и травы. Милонег бросил гневно:

– Гузыней[24] растёт. Сменить учителя!

– Милонег! – с укором воскликнула царица. Голос зазвенел, совсем как у Ивана – серебряными бусинами по стеклу.

– Не дело ему от лука лытать да слёзы лить, – осадил Яромилу царь. Дёрнул поводья.

Поворачивая, конь его, ладный, длинношеий, наступил копытом на крохотный лук – тот разломился; едва слышно застонало дерево. Царица, качнув головой, горько глянула на царя, побежала за сыном.

…Свет летел по чаще, ветки хлестали по рукам, по плечам. Перезванивались растревоженные птицы, трещали. Порскали в стороны мелкие лесные звери, в нос лезли запахи мокрой земли, мягкого осеннего солнца. Мимо нор и гнёзд бежал Иван, мимо лесных озёрец и тайных троп, а в голове билось: никогда. Ни за что!

Яромила нашла сына на елани[25] – спрятался у корней. Опустилась рядом на колени, притянула к себе кудрявую голову.

– Ванюша…

– Ай люлень ты мой олень, – всхлипнул царевич.

День подошёл к полудню. Поднялся ветер. Онемевшие пальцы так и не отходили – всё казалось, будто ледяная вода кругом. В первый раз когда после свадьбы уходил Милонег в поход – тоже пальцы немели. Обвила Гнева мужа руками за шею, шепнула на прощанье:

– Вернись ко мне невредимым, Милонегушка… Заклинаю.

Качнула головой, отгоняя тоскливые мысли. Кликнула сыновей – младшие тут как тут, а старший, Иван, по-всегдашнему в стороне, не подумал прийти. Ратибор опустился на скамью по правую руку, Драгомир устроился у ног. Гнева положила ладони сыновьям на головы. Ратибор, кудрявый, ясноглазый – царёв сын, тут и леший спорить не станет. Плечистый, длинноносый – точь-в-точь батюшка. Драгомир, неулыбчивый, темноокий, с первого взгляда будто и не царской крови. Но приглядишься – и родинку отыщешь на шее, там же, где у батюшки. И брови густые, чёрные, тоже в царя… Царица погладила Драгомира по голове – будто древесного мха коснулась. Жёсткие короткие волосы, словно у князей из Лесной страны. Тянет младшего к чащобам, к сумраку, к тайным полянам, совсем как её саму. Длинные ресницы, узкие запястья – от неё же, от матери. Вот уж кто с дедом нашёл бы о чём побеседовать…

Вздохнула Гнева. Подумалось, что если б всё вышло, – не сидела б она теперь с ними, не гладила б по волосам. Подняли головы сыновья, глянули участливо, с вопросом.