Меня назвали Витой, чтобы запрограммировать на жизнь. Ведь, действительно, не может же сама жизнь умереть. Умирают люди, а жизнь остаётся. Она течёт, подобно водному потоку, неся свои корабли сквозь шторма и бури, и даже если некоторые из них тонут или теряются, движение жизни не прекращается никогда.

Я всегда была болезненным ребенком, хотя отделить настоящую болезнь от маминых мнимых страхов получалось нечасто.

Тебе нельзя переохлаждаться, потеть, сидеть на диетах, не высыпаться, нервничать, висеть вниз головой, быстро бегать… Влюбляться тоже было нежелательно.

— Доброе утро, солнышко, — говорила Зоя голосом Ангелины Васильевны. — Я приготовила тебе творожную запеканку. Поднимайся скорее, Ярослав никак не может дождаться, когда ты встанешь. Измучил меня. Я положила на стул полотенце, а твоё платьице бросила в стирку. Очень пыльное. Как ты смотришь на то, чтобы вместе с нами на недельку рвануть загород? Я так устала от духоты. Ты не думай, я не такая уж и скучная, я умею веселиться. Выберем такое место, где не будет никаких пенсионеров, с песчаным пляжем и танцами до утра.

На её месте возник Артём:

— У тебя на лице написано, что ты готова верить в любую чушь! Абсолютно в любую…

Я назвала татуированные черные линии на его предплечье: ты и я. Нижняя была «я», верхняя «ты». Они обхватывали руку кольцами и, оставаясь единым целым, никогда не пересекались.

Кто-то с отчетливой настойчивостью, не во сне и не в бреду, потряс меня за плечо.

Совершенно осознанно открыв глаза, я перевернулась на другой бок.

На стуле передо мной сидел молодой, похожий на армянина мужчина в коротком бледно-голубом халате поверх серой футболки.

За его спиной, скрестив руки на груди и хмуро глядя из-под косой чёлки, стоял Артём. Комната была мне не знакома.

— Как вы себя чувствуете? — спросил мужчина.

— Плохо, — призналась я, едва шевеля губами.

— Как вас зовут?

— Вита.

— Сможете сесть?

Я торопливо приподнялась, голова опять закружилась. Он взял меня за запястье, там, где раньше была повязана красная нитка, и проверил пульс. Потом двумя руками ощупал лимфы под горлом, достал из кармана фонарик, посветил в лицо, в глаза, в горло. Достал стетоскоп и попросил поднять футболку.

Артём тяжело вздохнул и отошёл к окну, всё это время он мужественно молчал.

Холодный металлический кругляшок ткнулся под ребра, затем я развернулась спиной.

— Вдохните глубоко и не дышите. Ещё раз. Хорошо. Можете ложиться.

Я забралась под простыню.

— Вы когда ели в последний раз?

— Кажется, сегодня.

— Да что ты сегодня ела? — не выдержал Артём. — Не придумывай.

— Стрессы, потрясения, сильные расстройства были?

— Да. Но это ещё вчера, — ответил за меня Артём. — А потом всё прошло. Потому что на самом деле ничего не случилось.

— Вы не могли бы принести мне воды? — попросил его доктор.

— Да, конечно. А что у неё?

— Вернётесь, и я всё объясню.

Артём вылетел из комнаты. Хлопнула дверь, загрохотали шаги по лестнице. А как только они стихли, доктор всем корпусом наклонился ко мне и очень тихо произнес:

— Ты мне можешь всё честно рассказать. Я помогу.

— Что рассказать? — сознание по-прежнему плыло.

— Давно они тебя здесь держат?

— А сегодня какой день?

— Понедельник.

— Значит, мы сегодня приехали.

— Ты уверена, что у тебя всё хорошо и тебе не нужна помощь? Я могу вызвать полицию.

— Не нужно, спасибо. Всё хорошо. У меня просто очень слабый организм.

— При тридцати девяти у тебя такой пульс, что я вообще не понимаю, как в тебе жизнь теплится. Такое чувство, что тебя долго морили голодом и издевались.