– Ну пошли, Леся Гулькина. А меня…

– Я знаю. Ты Танька.

Нормально? Пигалица, еще сиськи не проклюнулись, меня, девушку предпоследней молодости, этак фамильярно: Танька. Кому Танька, а кому и Татьяна Марковна. Но я решила не усугублять. Дойдем до ваших Осинок, там посмотрим…

Я взвалила на плечи рюкзак с самым необходимым. Необходимого было килограмм двадцать плюс ружье в чехле. А кошку-то куда?

– Кисель, давай сюда, – я вытащила из багажника переноску.

– Не надо, я ее на руки возьму.

– А если сдрыснет? Как мы ее по лесу ловить будем?

– Нет. Не сдрыснет.

И правда, кошка Лехина, а теперь уже моя строптивая кошка, не переносящая на дух людей, меня-то терпящая с трудом, только потому, что кто-то должен открывать пакеты с вискасом, устроилась на девчоночьих руках и заурчала. Даже обидно. Я ей три года служу верой и правдой, а эту пацанку она первый раз видит, и на тебе – любовь с первого взгляда.

Девчонка полезла в прибрежный тростник, высоченный, выше головы. Там обнаружился мостик. В прибрежную болотистую жижу по обоим берегам были вбиты бревнышки вертикально, на них положена доска шириной сантиметров тридцать.

– Я не пройду. Я упаду, – стопарю перед доской, мало того, что узкая, так еще и перил ни намека нет.

Точно не пройду, у меня с равновесием и так не особо, а когда рюкзак перевешивает, вообще труба.

– Слегу возьми, вон воткнута, – ответила девчонка, не обернувшись.

Я пошарила вокруг глазами: точно, вон длинная палка торчит, в тростнике сразу и не углядишь. Теперь другое дело, потихонечку, приставными шажочками я эту «бездну» одолела. Леся ждала меня, поглаживая кошкину спинку.

– Доску за собой вытяни.

– Чего?

Ишь раскомандовалась, мелочь, тебя бы доской вытянуть по заднице.

– Доску, по которой шли, на этот берег затянуть надо. Она тяжелая, мне никак.

– А зачем ее сюда?

– Так.

Это у них кордон, что ли? Водная преграда. Враг не пройдет. Я сбросила рюкзак на траву. Потащила доску на себя. Тяжелая зараза, это верно. Интересно, а когда пацанка пришла, доска уже лежала? Или ей кто-то помог ее водрузить? Вот я справилась в одиночку, я – молодец.

До Осинок мы быстро добрались, всего за пару часов, Леся впереди бодро вышагивала, я сзади ковыляла, норовя об каждую корягу спотыкнуться, в каждой ямке ногу подвернуть. Хорошо, палку с переправы с собой прихватила. Мы все шли-шли по тропе, и вдруг раз, деревья расступились, нарисовалась полянка с кошкин лоб, а на ней четыре дома разной степени запущенности. Возле каждой избы, раскорячив узловатые ветки, стражами застыли яблони. Из трубы одного, того, что слева притулился под высоченным деревом, курился дымок. Не в этом ли мы и базировались пять лет назад на той приснопамятной охоте? Небольшая такая избенка, насупленная, два окошка, сверху крыша нахлобучена, черная, какой-то древней фигней крытая, толем, что ли, или рубероидом. Листики на дереве свежие, юные, легким флером этот домик покрывают.

Заходим. Первое, что вижу, большая печка, огромный объем, свежепобеленная, теплая. И стол. За столом люди. Тетка, мужик и мальчик. Тетке я б лет сорок дала, такой незамысловатый деревенский бабец: старый бодлончик, жилетка из искусственной неопределимой зверушки, волосы стриженые, каштановой масти, крашеные, наверняка. Мужик – вообще отстой, бороденка жиденькая, на башке шапочка-петушок, синяя с надписью «карелия», доисторическая такая шапка. Ватник еще. Он так в ватнике и шапке за столом и сидит, хотя в избе тепло. От дядьки этого ощутимо тянуло перегаром, сизым духом перегоревшего спирта. Пацан белобрысый, на Лесю похож, брат, судя по всему. Все какие-то однотипные. Глаза, что ли, одинаковые, пятаками круглыми, только голубенькими, как знойное июльское небо. Худощавенькие, ростика одного, невеликого, но тут не мне с моими ста пятьюдесятью пятью сэмэ выпендриваться.